А.Б. Куделин
В свое время мне довелось познакомиться с одним досужим рассуждением относительно способности человека откликаться на впечатления от окружающей его действительности. Турист, попавший в незнакомую страну на одну-две недели, испытывает соблазн написать о ней книгу. Человек, проведшей в чужой стране несколько месяцев, задумывается о написании статьи. Человек, проживший в ней несколько лет, зачастую не пишет ничего. Объяснение такому парадоксу давалось простое, но, кажется, убедительное: чем полнее узнаешь что-то незнакомое и непонятное, тем полнее понимаешь тщетность своих попыток охватить и постичь своим умом это незнакомое и непонятное...
Нечто подобное мне приходилось испытывать на протяжении всего моего не краткого знакомства с Александром Мироновичем Ушаковым. А встретился я с ним впервые еще в 1967 г. при поступлении в аспирантуру ИМЛИ. И хотя первое наше знакомство было что называется шапочным, но начало было положено. Впоследствии же оно обернулось полноценным взаимодействием, сотрудничеством и своеобычным имлийским товариществом. Так или иначе, но, как ни крути, получается не меньше полувека.
Нахождение Александра Мироновича в ИМЛИ неточно, на мой взгляд, определять словом работа. Если бы можно было в публичных официальных документах отстраниться от привычных определений, то я бы написал, что А.М. Ушаков не проработал, а прожил в ИМЛИ 66 лет своей жизни. И дело здесь не в том, что у А.М. в любой период было много разнообразных обязанностей в Институте, в которые он погружался с головой. Не имеет смысла перечислять все его позиции в Институте, определяемые сухими словами научно-организационная, научная, общественная деятельность, поскольку им несть числа и поскольку они хорошо известны. Необходимо сказать лишь то, что долгие годы при всех переменах в стране и в Институте А.М. оставался на имлийской авансцене. И секрет был прост: важно было не наименование тех или иных обязанностей, а то, как он исполнял эти обязанности. А.М. стремился всякий раз через человеческое общение (когда продолжительное, когда мимолетное, что называется на ходу) создать нужную атмосферу для выполнения тех или иных заданий, для поддержания нужного климата в Институте. Приемы для достижения поставленных целей у А.М. были разные – от конфиденциальных разговоров по душам с имлийцами (от рядовых сотрудников и вплоть до членов Дирекции) до использования неистощимых и невесть откуда извлекавшихся сухих и жидких припасов для организации дружеского застолья.
А.М., конечно же, был душой всяких торжественных заседаний и юбилейных посиделок: от официальных чествований до товарищеских пиршеств. Нередко он увлекал присутствующих рассказами из прошлого, из своей жизни. Истории иногда повторялись, но от исполнения к исполнению сказы А.М., по законам, хорошо описанным классиками мировой фольклористики, обрастали всё новыми и новыми достоверными деталями, придававшими всякий раз в зависимости от состава и ожиданий аудитории неповторимый, часто пикантный, шарм повествованию. Опытный сказитель, А.М. не мог рассказывать, например, используя одни и те же сюжетные ходы и одни и те же слова, историю из далеких 50-х–70-х годов уже оперившимся (часто при его непосредственном участии) и привычным к его подвохам дэфээн'ам и кэфээн'ам, и хорошеньким аспиранткам, внимавшим каждому его слову с горящими глазами и открытыми ртами. Тягаться с Миронычем на поприще хрониста-сказителя никто не отваживался да и вряд ли когда отважится.
Личная жизнь А.М. вплеталась в жизнь ИМЛИ, но как бы подчинялась последней. А.М. не забывал об Ольге, был заботливым отцом. Митина судьба его очень даже интересовала. Как он был счастлив став, наконец, дедушкой. Но к своим собственным движениям по квалификационным научным ступеням он был не столь притязателен. Институт и институтские дела всегда стояли у него на первом месте. С регулярной периодичностью А.М. горячо рассказывал что-то новое и важное о готовящейся им докторской диссертации. Со временем это стало составляющей частью ритуала нашего общения, в котором у каждого была своя роль. Оба мы понимали в душе неосуществимость этой мечты и со временем перестали говорить об этой затее. Однако в 2018 году, незадолго до тяжелой развязки, А.М. завел со мной разговор о книге своих избранных работ с дополнениями последних лет – к 90-летию. Увы, и этому замыслу не суждено было осуществиться. Хочется надеяться, что коллеги и друзья Александра Мироновича доведут этот замысел до завершения. Кто как не он достоин такого подношения!
