В личном архиве Николая Ивановича Балашова сохранилось несколько статей, написанных им специально для журнала "Огонёк" в 50-е годы прошлого века.

Журнал был основан 1 апреля 1923 г., всегда пользовался большой популярностью. Даже в годы перестройки, например, в декабре 1986 г., его тираж составлял 1485000 экземпляров. Выходя еженедельно, он освещал общественную и политическую жизнь страны; значительное место отводил вопросам искусства. Была специальная рубрика "Писатели и книги". Именно в ней публиковались статьи Н.И. Балашова. Небольшие по размеру, интересные по содержанию, они способствовали популяризации произведений великих классиков мировой литературы и современников.

Вот эти статьи.

1. Драматург-гуманист. (К 320-летию со дня смерти Лопе де Вега). [ж. "Огонёк" № 34, август 1955 г.]

2. К 75-летию со дня рождения румынского писателя М. Садовяну. [ж. "Огонёк", ноябрь 1955 г.]

3. Великий мастер драмы. (К 100-летию со дня рождения Б. Шоу). [ж. "Огонёк" № 30, июль 1956 г.]

4. Колкий Бомарше [ж. "Огонёк" № 4, январь 1957 г.]

5. Великий певец любви и свободы. [ж. "Огонёк" № 13, март 1957 г.]

6. Из Вильяма Блейка. (О переводах Маршака). [ж. "Огонёк" № 50, декабрь 1957 г.]

Статьи публикуются без каких-либо изменений. Для современного молодого читателя мы только сразу указываем даты жизни тех, о ком написал Н.И. Балашов.

Публий Овидий (43 г. до Н.Э. -17 г. Н.Э.)

ВЕЛИКИЙ ПЕВЕЦ ЛЮБВИ И СВОБОДЫ

Овидий принадлежит к числу тех великих поэтов, без которых нельзя предста­вить себе современной культуры. Долгих две тыся­чи лет прошло с 23 марта 43 года до нашей эры — со дня рождения Овидия, — но его поэзия ничуть не соста­рилась, и он все так же «млад и жив душой незлоб­ной».

Публий Овидий Назон тво­рил в период, когда начался закат Рима. При императо­ре Августе Римское государ­ство постепенно превраща­лось в гигантскую мрачную тюрьму не только для рабов и покоренных народов, но и для самих римских гра­ждан. Август опасался ост­рого поэтического слова, он вел скрытую, глухую борьбу с Вергилием, Горацием, Ови­дием. Хотя императору уда­валось заставить поэтов льстить, но в целом его уси­лия пропадали даром, а поэ­зия лишь закалялась и на­ходила новые пути постоять за свободу. Чувствительней­ший удар по деспотизму на­нес как раз Овидий, шутли­вый певец любовной неги, самый младший, самый лег­комысленный и казавшийся наименее опасным из трех великих поэтов времени Ав­густа.

Отец готовил Овидия к юридическому поприщу. Но юношу неудержимо влекло стихотворство, и даже проб­ную речь на суде он произнес в стихах. На этом кончились занятия пра­вом, и Овидий отдался лю­бимому делу. Вслед за при­несшими молодому поэту славу радостными и красоч­ными «Любовными элегия­ми» последовало несколько лукаво-шаловливых поэм о любви. В одной из них — «Науке страсти нежной» — Овидий, потешаясь над при­страстием Августа к поучи­тельной поэзии, «настав­ляет» в искусстве любви. Он дает советы (особо — мужчи­нам, особо — женщинам), как выбрать предмет любви, как добиться взаимного влече­ния и, наконец, как удер­жать любовь. Будто шутя, Овидий рисует разложение верхушки римского обще­ства.

Воображение современников Овидий пленил и другим замечательным произведе­нием, «Героидами». Это сти­хотворные послания, написанные от имени разлучен­ных обстоятельствами либо покинутых своим мужем или возлюбленным женщин. Ови­дий виртуозно воссоздает разнообразные оттенки чувств: он изображает бес­покойство и нежную грусть верной жены Пенелопы, ко­торую война на двадцать лет разлучила с Одиссеем, и отчаяние страстной карфа­генянки Дидоны, покинутой своим возлюбленным Энеем, и мстительную ревность оставленной мужем Медеи.

Наибольшей высоты ис­кусство Овидия достигло в его бессмертной поэме «Метаморфосы» («Превращения»). С первого взгляда эта большая поэма так же дале­ка от политики, как и дру­гие произведения Овидия. В ней рассказываются ста­ринные греческие мифы о богах и героях. Однако «Метаморфосы» аполитичны только по видимости. На са­мом деле весь их пафос на­правлен против деспотизма, и в них столько свободолю­бия, что они таят источник вдохновения, сохранивший вечную свежесть и для Бо­каччо, и для Пушкина, и для наших современников.

Август гордился, что оста­новил Римское государство на краю пропасти; он был одержим идеей стабили­зации. Овидий посмеялся над этой пустой меч­той: главная идея «Метаморфос», восходящая к сти­хийной диалектике народных греческих сказаний, заклю­чается в том, что все изме­няется, превращается во что-то совершенно новое. Легкие и звучные стихи прослав­ляют это необоримое дви­жение, по сравнению с которым консервативные ме­роприятия Августа выгляде­ли как жалкие пигмейские потуги.

Овидий осуждает войны и стяжательство своих совре­менников, но в целом изо­бражает развитие человече­ства как движение вперед. Во всей поэме и в отдель­ных эпизодах он дает по­нять, что нет сил, способных сковать человеческие мысли и чувства.

Вот на острове Крите то­мится в плену Дедал. На суше и на море путь загражден тираном Миносом. Но Дедал бросает вы­зов тирании и, сделав из перьев крылья, отважно пу­скается с сыном Икаром в полет.

— Всем пусть владеет Минос, но воздухом он не вла­деет!

Поэт воспевает безрассуд­ное дерзание Икара, который поплатился жизнью за сме­лость, поднявшись высоко к солнцу...

Как и во всех своих про­изведениях, Овидий выступает в «Метаморфосах» ве­ликим певцом любви. Из многочисленных любовных эпизодов поэмы особенно интересен эпизод, предваря­ющий «Ромео и Джульетту» Шекспира: поэтичный рас­сказ о Пираме и Тисбе, юно­ше и девушке, ставших сме­лыми и самоотверженными под влиянием любви и тра­гически погибших по вине родителей.

Окружению императора было ненавистно свободолю­бие Овидия, возраставшее влияние поэта; двор пугало в Овидии, что

Имел он песен дивный дар

И голос, шуму вод подобный...

Август сослал пятидесяти­летнего поэта на Черное мо­ре — на крайний север, по тогдашним римским пред­ставлениям. Здесь, в ссылке, сочиняя и посылая друзьям в Рим свои последние «Пе­чальные элегии»,—

...страдальцем кончил он

Свой век блестящий и мятежный

В Молдавии, в глуши степей,

Вдали Италии своей.

(А. Пушкин)

С конца XVIII века рус­ские люди стали разыски­вать на черноморских берегах следы пребывания ве­ликого поэта. В его честь был назван город в устье Днестра; впоследствии вы­яснилось, что место ссылки поэта было несколько южнее — у рубежа Румынии и Болгарии, но гордое наиме­нование Овидиополь сохра­нилось на карте Советского Союза.

Особенно волновал Овидий Пушкина, сосланного другим царем в те же места, где некогда страдал римский поэт. В ссылке Пушкин сроднился с поэзией Овидия, и творения римского певца свободы наполнились глу­боким смыслом для русско­го певца свободы. Пушкин написал стихотворение «К Овидию»; он воздал долж­ное поэту в «Евгении Онеги­не» и, наконец, воздвиг ему монумент в рассказе стари­ка-цыгана, как великому поэту, память о котором в молве народной живет ты­сячелетия.

Овидий верил в будущее и завершил свои «Метаморфосы» стихами:

Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась Рима,

Будут народы читать, и на вечные веки, во славе —

Ежели только певцов предчувствиям верить — пребуду.

Пьер Бомарше (1732 – 1799)

КОЛКИЙ БОМАРШЕ

«Колкий» — так Пушкин в стихо­творении «К вельможе» назвал Бо­марше. Он первоначально написал «блестящий Бомарше», затем — «ми­лый Бомарше», но остановился на слове «колкий», потому что «бле­стящий» и «милый» Бомарше заме­чателен прежде всего остротой, «колкостью» своих разивших фео­дализм произведений.

Бомарше родился 225 лет назад, 24 января 1732 года, в семье па­рижского часовщика Карона. Моло­дой Пьер Огюстен Карон, будущий писатель, выдвинулся, усовершен­ствовав устройство часов. Пригла­шенный ко двору, он ухитрился преподавать музыку дочерям Лю­довика XV. Придворные связи позволили Карону стать компаньоном одного финансиста и купить право на дворянскую фамилию де Бомар­ше. «Никто не осмелится, — ирони­чески говорил он сам, — оспаривать мое дворянство: ведь в кармане у меня лежит квитанция!»

После смерти компаньона Бомар­ше его недобросовестный титуло­ванный наследник затеял процесс, угрожавший будущему писателю полным разорением. Бомарше вы­нужден был вести этот процесс, на­ходясь в тюрьме, куда он был отправлен без суда по требованию глумившегося над ним герцога де Шон. Бомарше проиграл процесс. Оставался один выход — вынести де­ло за стены неправого официаль­ного суда, обратиться к суду наро­да. И вот Бомарше в четырех «Па­мятных записках» рассказывает об­щественности о злополучном тече­нии своего судебного дела. Значе­ние «Записок» выходило далеко за рамки отдельного случая. Простым, доступным языком, смело и образ­но раскрывалась в «Записках» по­рочность всей системы тогдашнего судопроизводства.

Еще в шестидесятые годы Бомар­ше писал для театра. В ходе борьбы с феодальным произволом его ли­тературный талант вырос, и он создал свои знаменитые комедии «Севильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1781). Но в последние годы своей жизни (Бо­марше умер в 1799 году) писатель начал отставать от века; выявилась ограниченность его взглядов, и творческая активность писателя спала: он не мог понять и выразить суровую героику революции.

«Женитьба Фигаро» — вершина творчества Бомарше. Жизнерадост­ность и здравомыслие французского народа соединились в пьесе с историческим оптимизмом и беспощадным остроумием просветите­лей. Постановка этой комедии, осу­ществленная после трех лет упор­ной борьбы, показала, что королевской власти больше не под силу контролировать положение в стра­не. Пусть действие «Женитьбы Фи­гаро» якобы происходило в Испа­нии, всем было ясно, что комедия показывала нелепость и гнилость всего феодального уклада Франции и с непочтительным веселым сме­хом провожала его на свалку исто­рии.

Цельные, полные жизнерадостно­го порыва комедии Бомарше как бы сами просились на музыку. На тему «Севильского цирюльника» было написано несколько опер, из которых особенно известна создан­ная после смерти Бомарше опера Россини (1816). Еще более замеча­тельной была музыкальная судьба «Женитьбы Фигаро», по которой в 1786 году написал оперу Моцарт. Соединенные с музыкой Россини и Моцарта, комедии Бомарше поль­зуются неизменной любовью слушателя и зрителя.

Вильям Блейк (1757 – 1827)

Блейк, которого сегодня представляет читателям «Огонька» С.Я. Маршак, — это на редкость своеобразный английский поэт — искатель истины, неистовый бунтарь.

Вильям Блейк жил в период промышленного развития Англии, когда все более остро обнажались социальные несправедливости, нищета и унижения неимущих. Профессия гравера не всегда обес­печивала самому Блейку возможность сводить концы с концами, но он больше был занят заботой о счастье всех людей.

Бороться Блейк мог прежде всего как поэт, но у него не было средств, чтобы платить издателям, и он сам гравировал рисунки к своим книгам.

В ту пору народные движения в Англии были еще тесно свя­заны с религией, под знаменем которой победила революция XVII века, и Блейк облекал свои социальные утопии в религиозные формы. Смятенный непонятными ему, но возмущавшими его бур­жуазными отношениями, Блейк обращался к верованиям прошлого, к библии, однако помыслы поэта были устремлены к будущему.

Блейк метался от одной крайности к другой. Вначале он думал отвернуться от зла и описал жизнь в «Песнях невинности» (1789) безмятежной, какой она рисуется наивному ребенку. Затем, как бы желая исправить односторонность «Песен невинности», поэт создал горькие «Песни опыта» (1794).

Ободренный Французской революцией, Блейк стал с надеждой смотреть на будущее. Считая, что «тигры гнева мудрее, чем клячи наставления», он воспевал титанические силы разрушения, порож­даемые старым обществом и несущие возмездие этому обществу.

Блейк мыслил в гигантских масштабах, и в его изображении борьба добра и зла заполняла целую вселенную. Поэт писал «Про­роческие книги» — поэмы, в которых он не побоялся создать нечто вроде собственной мифологии. Такая задача, посильная для кол­лективного гения народа, не могла быть решена поэтом. Придуман­ные Блейком мифологические персонажи остались во многом безжизненными. Не помогло и то, что Блейк, бывший не только по­этом, но и художником, иллюстрировал свои книги, воплощая свои видения в причудливые образы. Трудно представить себе по­эмы более странные, чем «Пророческие книги», нуждающиеся в комментариях, превосходящих по объему самый текст.

Среди «Пророческих книг» выделяются мятежные поэмы «Бракосочетание Неба и Ада» и «Вечносущее Евангелие», в котором сам Христос изображен как строгий и преданный людям бунтарь. И в других «Пророческих книгах» Блейк выступает глубоким мыслителем. Задумав продолжить дело великого английского поэта XVII в. Мильтона и, иной раз довольно наивно подправляя его, Блейк ставит новые важные проблемы. Бунтарь в душе, он не может примириться с мыслью, что сатана был наказан за мятеж против бога. Поэт наделяет духа зла чертами английских политиков: сатана ненавистен ему за то, что он прикидывается братом страдающих и до того захлебывается ханжеством, что сам готов уверовать в свою братскую любовь к людям, а на деле тиранит и убивает их.

Озлобленный на современную ему английскую буржуазную действительность, Блейк порой вообще отрицал существование мира, призывал верить одному только воображению. Но со свойственной ему непоследовательностью, он то и дело забывал свои мудрствования и воспевал красоту мира, пробужденного «весенней песней соловья»...

Свое «царство справедливости» Блейк собирался строить не на небесах, а «в Англии — зеленой и веселой стране». Он клялся, что «меч не уснет в его руке», пока этого не удастся добиться. Любя свой народ и веря, что англичане будут передовыми борцами за справедливость, Блейк предсказывал, что «царство справедливости» распространится на все народы; и нации, как дружные семьи, разделят горе и радости друг друга: Германия будет думать о нуждах Франции и Италии; Англия — о нуждах Америки (против которой Англия недавно вела несправедливую колониальную войну). Блейк был против угнетения народов; он вдохновенно изображает, как «с золотого ложа, словно человек, разбуженный от глубокого сна, восстала Индия...»

Не оцененный и быстро забытый современниками, подвергавшийся в период упадка буржуазной культуры фантастическим кривотолкованиям как праотец символистов, мятежный поэт постепенно находит путь к сердцу народов. Всемирный Совет Мира призвал все прогрессивное человечество отметить 200-летие со дня рождения Вильяма Блейка.

С.Я. Маршак, который с такой полнотой раскрыл советскому читателю великого современника Блейка — Бернса, в публикуемых переводах показывает, что у Блейка была хватка настоящего народного певца — шутливого и язвительного, разделяющего заботы простых людей и умеющего звонко посмеяться вместе с ними.

С.Я. Маршак (1887-1964) к юбилею В. Блейка опубликовал в журнале "Огонёк" несколько эпиграмм и стихотворений. Мы выбрали только два, но они особенно ярко (на наш взгляд) подтверждают мысль Н.И. Балашова о том, что В. Блейк был "настоящим народным певцом", умеющим "звонко посмеяться"…

ЛЕТУЧАЯ РАДОСТЬ

Кто удержит радость силою.

Жизнь погубит легкокрылую.

На лету целуй ее —

Утро вечности твое!

СМЕЮЩАЯСЯ ПЕСНЯ

В час, когда листва шелестит, смеясь,

И смеется ключ, меж камней змеясь,

И смеемся, даль взбудоражив, мы,

И со смехом шлют нам ответ холмы.

И смеется рожь и хмельной ячмень,

И кузнечик рад хохотать весь день,

И вдали звучит, словно гомон птиц,

«Ха-ха-ха! Ха-ха!» — звонкий смех девиц.

А в тени ветвей стол накрыт для всех

И, смеясь, трещит меж зубов орех,—

В этот час приди, не боясь греха,

Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!»

Т.Д. Гиреевой-Балашовой)