В «Российской газете», официальном печатном органе Правительства Российской Федерации, в номере от 26.07.2017 г. (раздел «Союз. Беларусь – Россия») опубликовано интервью с заведующим отделом литератур народов РФ и СНГ Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН Казбеком Камиловичем Султановым. Беседу вел Александр Бушев. Представляем полную версию интервью.
Казбек Султанов в особом представлении не нуждается: он авторитетный эксперт, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова, возглавляет в Институте мировой литературы РАН отдел литератур народов РФ и СНГ. Корреспондент "СОЮЗа" побеседовал с Казбеком Камиловичем о том, что представляет сейчас литературный процесс на постсоветском пространстве.
1. Казбек Камилович, что сегодня происходит с литературой в странах бывшего СССР? В Беларуси, Казахстане, Грузии…?
Обрушились социальный статус и система господдержки, но сама литература скорее жива, чем мертва. Новая реальность приучила писателя к тому, что не давят, хотя не так это просто - быть брошенным на самого себя. Но зато писать будет только тот, кто не может не писать. Литература возвращается к себе – к пушкинской, если хотите, установке: цель поэзии – поэзия. И выживет, кстати, если останется верной самой себе. Это значит, что надеяться на что-то помимо таланта уже бессмысленно. Кончилось время писателей - лауреатов - депутатов, щедро обласканных и избалованных властью. Никто никого не объявит единственным, уникальным, непогрешимым…
Нынешний формат существования, конечно, несопоставим с советской заботой о национальных литературах, но, повторяю, их живой пульс и сердцебиение остаются в силе. Возьмите надежный путеводитель по лабиринтам действующих национальных литератур – журнал «Дружба народов». Что запомнилось за последние годы? Две повести именитых азербайджанских авторов – Анара («Амулет от сглаза») и А. Айлисли («Там, где ирисы не растут»), повесть узбека Т. Мурада («Тарлан»). Рассказы белоруса В. Некляева (выделю «Реинкарнацию»), узбека Р. Рахмата («Адашбой»), армянки М. Петросян («Черные кости» и «Свекольная кровь»). Ну а встреча с грузинским вундеркиндом Нико Геловани, которому уже …13 лет, не оставит равнодушным и наверняка запомнится: его рассказы «Белое озеро» и «Фиалка» представлены в разделе «Проба пера», но проба оказалась многообещающей. Поэзия традиционно представлена с необходимой щедростью – здесь и стихотворный цикл грузинского мастера Т. Чиладзе, и обширная подборка мудрых стихов Р. Бородулина («Всю жизнь свою / Молюсь я Беларуси, / С молитвой этой к предкам отойду»), и отличные переводы Г. Кубатьяна армянских авторов Ш. Мкртчяна и Э. Сафаряна.
Не могу не сказать еще об одной публикации – о манифесте казахского поэта и общественного деятеля О. Сулейменова под, как показалось вначале, оксюморонным названием «Независимость – это осознанная взаимозависимость». На постсоветском пространстве впервые, может быть, сакральное понятие «независимость» заиграло обновленным смыслом, нисколько не утрачивая статуса неприкосновенной суверенности. Поэт предложил расширенную трактовку «Пути к Будущему»: «от зависимости – через период независимости – к эпохе осознанной взаимозависимости».
Слову «зависимость» в постсоветском лексиконе приписаны функция антипода «независимости» и даже тоталитарный привкус. Но понятие «взаимозависимость», адекватно характеризующее состояние современного мира, и просто «зависимость», подразумевающая подавление и подчинение, никак не связаны синонимически. Осознанная взаимозависимость, уточняет Сулейменов, «это и есть настоящая независимость государства, нации, человека».
Думаю, этот подход напрямую соотносится с внутренним сюжетом нашей беседы.
2. Какова на Ваш взгляд роль литературы в сохранении, а, может быть, и развитии взаимопонимания наших народов?
У взаимопонимания как желаемого состояния есть своя среда обитания – пространство диалога. Обмен словами и мнениями – это еще не диалог, если отсутствует одухотворяющая его презумпция уважения к разнообразию и равнодостойности национальных культур и литератур. Назовем её страховкой от конфликта ценностей, столь популярного в современном мире.
Диалог может остаться всего лишь декларацией о благих намерениях или риторической фигурой политкорректности, но может олицетворять гуманитарное мышление в действии – суть его удачно сформулирована в давней классической книге М. Бубера «Я и Ты» (1923): «открыть в себе врожденное стремление отнестись ко всему, что окружает тебя, как к своему другу, без которого твое существование не только неполно, но даже и вовсе невозможно».
Один из персонажей в романе А. Кристи «Багдадская встреча» (1951) предложил тему лекции «Мировые отношения и братство народов», а другой критически ее откомментировал: "Полная ерунда …Чем сильнее вы стараетесь сблизить людей, тем с большей подозрительностью они друг к другу относятся». За 26 лет до английского взгляда на «дружбу народов» Н.Трубецкой, один из столпов евразийства, в книге «Наследие Чингисхана» (1925) не прибегал к «полной ерунде», но употребил столь же ненаучное выражение «гнусный подлог», имея в виду «братство народов, купленное ценой духовного обезличения всех народов» Непроявленность или утрата лица лишает «братство» и, следовательно, межлитературный диалог какого-либо смысла.
И такой, близкий мне поворот темы… Достоевский придавал особое значение «способности отрешиться на время от почвы, чтобы трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя». Где ещё, если не в диалоге, обнаруживает себя эта способность, ориентированная не на разрыв и отлучение от корней, а на очистительную силу трезвой самооценки и самокритики, предостерегающих от соблазна недопонимания?
3. Как Вы думаете, нуждается ли современное общество в России или в других странах СНГ в творческом продукте друг друга?
Мы нуждаемся друг в друге и, как следствие, лучше стали понимать, что не только сходство, но и различия связывают литературы. Иначе говоря, приверженность иной системе ценностей не повод для восприятия другой культуры как заведомо чужой. Поэт А. Тарковский как-то обратил внимание на «длинные нерусские ноги» верблюда, но вместо призыва «трансформировать» неправильные конечности он почему-то написал о «верблюжьей душе»… Потому, наверное, что непохожесть инонационального мира не может и не должна настораживать и разобщать.
До сих пор, однако, трудно дается понимание того, что разнородность языков, ментальных привычек, жизненных укладов – не помеха, а необходимое условие взаимопонимания. Стоит напомнить, какую силу набрали центробежные тенденции в девяностые годы, когда свобода от идеологии на глазах трансформировалась в свободу друг от друга. Сужение коммуникативного пространства, культурная разъединенность успешно подпитывали межэтнические разногласия. Борьба за идентичность отодвинула межлитературные связи на периферию, превращая диалог в «спящую» категорию.
В памяти осталось странное ощущение ускоряющейся разобщенности, внезапной исчерпанности «дружбы народов» и «чувства семьи единой», ускользающего «общекультурного пространства». Тогда на волне этнокультурного «ренессанса» возобладало представление о литературе как «остановленной этнографии». Его апологеты оспаривали универсальные ценности, воспринимая их как покушение на самобытность и отстаивая «особенное» как «отдельное». Их оппоненты не уставали говорить о «вызовах современности» как истине в последней инстанции: оставьте, мол, домостроевские традиции и ментальные «штучки» в прошлом, на дворе XXI век с его транскультурацией, гибридностью и т.п.
Прошли годы и стало ясно, что смена общественно-политического контекста не столько отменила, сколько усилила потребность в продвижении навстречу друг друга, в добровольной культурной взаимозависимости, в распознавании другого литературного голоса и другой жизни в их теплой человеческой конкретике. Мы истосковались по возвращению созидательного смысла и нуждаемся в диалоге, вбирающем в себя и этику солидарности, и инстинкт национально-культурного самосохранения.
«Тут вопрос об общем благе», как говорил Левин в «Анне Карениной»...
4. Читая некоторые современные работы, нетрудно обратить внимание на апологию непохожести как таковой в ущерб идее диалогического взаимодействия. В ранний постсоветский период диалог как будто испытывался на прочность… Преодолима ли «непреодолимость» культурных различий?
После терактов 11 сентября 2001 г. в Германии впервые появилась должность «ответственного за межкультурный диалог». Вспомнил об этом потому, что тут важна сама постановка вопроса: не просто назидательная эксплуатация набившего оскомину словосочетания, но узаконенная ответственность за поддержку и содействие диалогу, который с античных времен воспринимался как деяние в пользу достижения взаимопонимания – только ему и дано преодолевать «непреодолимость» культурных различий.
В принципе «диалог всегда находится в опасности» – именно эту мысль наш знаменитый филолог С. Аверинцев вынес в название своей предсмертной статьи. Опасность для диалога, добавлю от себя, таится и в стойкой традиции неадекватного восприятия иной культурной традиции. Профанная модель другого мира выразительно представлена в чеховской повести «Дуэль»: герой не знал немецкого, ни одной немецкой книги не прочитал, но был убежден в том, что всё зло в мире от немцев.
Диалог, увы, не всегда побуждает к взаимопониманию… Помню подавленного Р. Гамзатова, вернувшегося с шумного и бесполезного форума, организованного М. Горбачевым с целью примирения армян и азербайджанцев. Дружба с азербайджанскими и армянскими писателями не позволяла поэту поддержать одну из сторон. Он попытался встать над схваткой, призывая на помощь универсальные гуманистические ценности, но миротворческий пафос и призыв к диалогу остались пустым звуком в атмосфере фатальной взаимной неприязни.
Сегодня говорят об идентичности на каждом углу, но нередко в контексте непреодолимости культурных различий: мол, чужая культура, как и чужая душа – потемки. Отсюда недалеко до этнокультурного реванша, до перечня исторических обид с его конфликтогенным потенциалом.
Ситуация, как говорится, амбивалентная: с одной стороны, тревожные вопросы типа «останется ли казахство или растопится, бомбардируемое мощными влияниями?» (Г. Гачев), с другой – разворачивается так называемая «панлитература», детище массовой культуры, бравирующее своей бездомностью и свободой от «почвы и судьбы».
В этом-то и парадоксальность глобализации: оставаясь политикой ослабления национально-культурных миров, она в то же время является контекстом их существования, по-своему стимулируя волю к самосохранению и остроту переживания своей уязвимости.
5. Слово, действительно, сближает? Или это уже атавизм?
Ваш вопрос о сближающем слове предполагает безоговорочное согласие. Так оно и есть – талантливое слово притягивает, сближает, инициирует духовный выбор человека. Но есть и другое слово, предпочитающее плыть по течению массовой культуры – так удобнее и выгоднее, чем будоражить совесть, напоминать о несовершенстве и смысле жизни.
Хотелось бы присмотреться к главному – к эстетическому измерению слова или к тому, что делает литературу литературой и формирует читательскую реакцию. Два наблюдения, типологически, по-моему, значимые.
2008-й был удачно назван Годом литературы и чтения в СНГ: ключевое слово «чтение», но нельзя не заметить нарастающую проблематичность «человека читающего». Во-первых, ничто так не профанирует идею диалога и искусство чтения как недоступность книги, изданной в Минске, Астане, Ереване, Бишкеке. О каком культурном обмене может идти речь, если, к примеру, уникальная книга «Двадцать стихотворений Абая», изданная сначала в Кельне, затем в Астане на трех языках – казахском, русском, немецком, абсолютно недоступна в Москве.
Во-вторых, кардинальное изменение общественного статуса литературы под диктовку рыночной прагматики вовсе не обязывает нас с «невыносимой легкостью» говорить о «конце литературы» и «конце читателя». Назову одну из причин обесценивания чтения – преобладание факта издания книги, раскрученного в формате рекламы, над читательской рефлексией и профессиональной критико-литературоведческой оценкой. Обесценивание критериев, дефицит критической мысли компенсируются ритуалом презентации книги с оглядкой на другой ориентир – рыночный запрос. Мы живем в мире, где своевременное и желательно наступательное представление книги или фильма куда важнее их реального художественного веса. Это, к сожалению, общий тренд: произведение перестало идентифицироваться как художественная ценность, национальная литература превращается в собрание НЛО – эстетически неопознанных литературных объектов.
6. Какие механизмы, на Ваш взгляд, еще могут быть задействованы для совершенствования сотрудничества народов в области культуры?
Великий татарин Г. Тукай, уходя из жизни в 1913 г., успел сказать нечто важное о взаимопонимании людей и народов: «Когда появляется какое-либо общее дело, когда начинают веять ветры прогресса, – нации, как бы преодолев сковывавшее их уединение, собираются вместе…». Кто может сказать, что эта мысль устарела и такой подход изжил себя?
На недавнем "круглом столе" в посольстве Беларуси в РФ, посвященном 500-летию белорусского книгопечатания «в контексте мировой культуры", мы говорили о месте и роли литературы, связывая ее с "общим делом" и с перспективной культурной стратегией. Не могу не вспомнить и другой "круглый стол" по теме "М. Горький и российско-белорусские связи", проведенный в преддверии 150-летия Горького в его Доме-музее. С докладами выступили Госсекретарь Союзного государства Григорий Рапота и директор Института мировой литературы РАН Вадим Полонский. Общий знаменатель двух "столов" - консолидирующее стремление к обновлению механизма литературно-культурного взаимосодействия, возвращающее доверие к диалогу - непременному условию выживания литературы в XXI веке.
Выделим аспект, который иначе, как фундаментальным, не назовешь. Каждая литература тяготеет к идеалу межнационального согласия как этической и одновременно эстетической сверхзадаче. Если ее оценивать как безнадежно архаичную, то будьте, пожалуйста, готовы к неминуемой альтернативе – прогрессирующему отчуждению, войне конкурирующих идентичностей, недальновидной доктрине непреодолимости культурных различий, чреватой перманентным «выяснением отношений».
Сегодня привычное слово «взаимообогащение» стало слишком инертным, чтобы с его помощью выявлять и удерживать воодушевляющее умонастроение, по-разному сформулированное А.Пушкиным («когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся») и Л.Толстым («искать то, что объединяет людей, а не разъединяет их»). История проверяла и будет беспощадно проверять на прочность этот «предел мечтаний», но как высшая, пусть и идеальная, цель он останется с человеком и литературой независимо от их национальной «прописки», пока мы, распри позабыв, будем не уставать находить то, что объединяет…
Здесь уместно обратиться к нашему классическому наследию. Явление Пушкина для русской литературы, Скорины для белорусской, Шевченко для украинской, Руставели для грузинской, Нарекаци для армянской, Низами для азербайджанской, Абая для казахской, Махтумкули для туркменской не только отсылает к уникальному опыту переживания и отстаивания своей исторической и культурной самоценности. Есть и другая, столь же важная сторона медали: каждая крупная фигура, озабоченная расширением горизонта возможностей родной литературы, оппонировала риторике самоизоляции, преодолевая одиночество.
Сегодня, наследуя этот урок, мы лучше понимаем, что национальная литература не может довольствоваться только тем, что отличает ее от других литератур. Позволю себе для большей убедительности сослаться на силу художественного образа, на поучительную расстановку смысловых акцентов в повести Л.Толстого «Хаджи-Мурат».
На вопрос о бале у кавказского наместника Хаджи-Мурат ответил лаконично: «всякому народу свой обычай хорош». Но вот каким было его отношение к Марье Дмитриевне: «Ему нравилась и ее простота, и особенная красота чуждой ему народности». Не чужой, которая может перестать быть таковой, а именно чуждой, то есть абсолютно иной и навсегда «закрытой».
Толстой, однако, тонко дезавуирует непреодолимость «чуждого», акцентируя «особенную красоту», которая даже несентиментального горца задела за живое. Фатально разделяющая людей дистанция вдруг обнаружила свойство самопреодоления, преобразующее межличностные отношения.
Толстой не использовал слово «диалог», но мастерски реализовал его сокровенную суть, отстаивая идею «уменьшения несогласия» и тем самым переоткрывая перспективу жизни даже на войне.
Непротиворечивое сопряжение приоритета «всякому народу свой обычай хорош» с не менее веской ориентацией на «особенную красоту» другого народа вполне «тянет» на роль ключевой формулы взаимопонимания людей, литератур, народов...
«Нам есть о чем поговорить», как писал А. Битов в замечательных «Уроках Армении», появившихся почти полвека тому назад в той же «Дружбе народов»…
