Мы начинаем публиковать воспоминания о Николае Ивановиче Балашове.
Они различны по жанрам, темам, размерам. Но все написаны по велению сердца. И это самое главное.
Александр Михайлович Гуревич – кандидат философских наук, заместитель главного редактора журнала “Известия РАН. Серия литературы и языка” - опубликовал свою статью “Поэма без героев” (к истолкованию “Медного всадника”) [2007, том 66 № 6, с.31-39], посвятив ее “Светлой памяти академика Николая Ивановича Балашова”.
Вдове Н.И. Балашова она передана со следующей надписью: ”Дорогой Татьяне Давлетовне Гиреевой – малая дань памяти незабвенного Николая Ивановича Балашова, беседы и встречи, с которыми стали событием в моей жизни”.
21 марта 2008г.
О своих встречах с Н.И. Балашовым вспоминает Всеволод Александрович Келдыш, доктор филологических наук; главный научный сотрудник отдела ИМЛИ “Русская литература конца XIX – начала XX в.в.”
Человек «живой жизни»
(О Николае Ивановиче Балашове)
О Николае Ивановиче я узнал очень давно, еще в сороковые-пятидесятые студенческо-аспирантские годы, в тогдашнем Московском городском педагогическом институте им. В.П. Потемкина. Здесь была едва ли не лучшая в московских вузах кафедра русской литературы, наряду с сильными другими. Нас учили С.М. Бонди, Л.П. Гроссман, А.А. Реформатский, Е.Б. Тагер… Балашов, тогда еще совсем молодой ученый, уже начинал достойно входить в эту замечательную когорту. Лекций нашему курсу он не читал, но мы слышали о нем, и эпизодическое мое знакомство с ним состоялось уже тогда.
Затем оно продолжилось в Институте мировой литературы, но не столько через деловые контакты (мы трудились в разных научных сферах и разных “подразделениях”), сколько в наших – моей и моей покойной жены, Елены Григорьевны Коляды, тоже имлийского филолога -приватных встречах с ним, в которых не было регулярности, но которые происходили на протяжении многих лет.
Очень сблизили нас и поездки 70-ых годов. Общениями с Николаем Ивановичем Балашовым вспоминаются VIII Конгресс международной ассоциации по сравнительному литературоведению в Будапеште; поездка в Италию группы ученых Института мировой литературы, именовавшаяся «научно-туристской»; и, наконец, отдых в обожаемом им Коктебеле.
Неутомимый путешественник по крымским окрестностям, он был тогда уже в довольно солидных годах и, однако, в великолепной спортивной форме. Оказалось особенно много досуга для интересных и затяжных разговоров с характерными для нашего собеседника погружениями в историю культуры и такими уместными вблизи дома Максимилиана Волошина. Вскоре Николай Иванович написал специальную работу об известнейшем стихотворении «Дом поэта» - одном из самых «программных» и вместе с тем исповедальных в волошинской поэзии. Статья эта привлекательна удивительно целостным и не слишком частым в литературной науке осмыслением художественного факта во всей нераздельности его составляющих: от философски широкого обобщения до самых дробных элементов формы, со множеством проницательных стиховедческих наблюдений.
В дарственной надписи нам на оттиске сочинения сказано: «Дорогим Лене и Всеволоду Александровичу в память о совместных размышлениях и мечтах под эгидой Волошина». Надпись, прежде всего, конечно, характеризует тип творческой личности самого автора статьи. Органично для Николая Ивановича это соединение академически обстоятельных размышлений с лирическим одушевлением. Правда, в своих исследованиях он чаще всего не давал открытого выхода второму, лирическому, началу – они рациональны, логически и понятийно выверены. Но в их подтексте – будь то, к примеру, книга «Испанская классическая драма» или статьи о Бодлере, Сандраре в малой серии «Литературных памятников» - неизбежно проступает непосредственное чувство, которое в других жизненных проявлениях Николая Ивановича выплескивалось наружу.
И еще одно свойство ученого – восприятие литературного процесса той или другой эпохи сквозь призму ее художественной жизни в целом. Ученых-филологов с подобным синтетическим видением обычно недостает – уже потому, что для этого надо слишком много знать. И у Николая Ивановича – повторюсь – это было не только и не просто академическое знание, но и знание импульсивное.
У нас в русистике нередко употребимо выражение «живая жизнь» (идущее из отечественной классики). Николай Иванович был человеком именно такой «живой жизни», которая, конечно, означала для него больше, чем собственно наука, поскольку оплодотворяла и ее. Рассказывали коллеги (да и сам я был тому свидетелем). Попадая в другие города и страны по случаю литературных симпозиумов, конференций, Николай Иванович, авторитетнейший их участник, тем не менее всегда рвался за пределы научных аудиторий, вообще всякого замкнутого круга к полноте разнообразных и еще неизведанных впечатлений от места пребывания – художественных и не только – постоянно и жадно стремясь что-то созерцать и узнавать. И активно приобщал к этому свое окружение, будучи великолепным гидом.
Именно Николаю Ивановичу – «поводырю» мы обязаны многими прекрасными воспоминаниями об уже упомянутой поездке в Италию. Незабываема – эмоционально и познавательно – ночная прогулка по Венеции: он уверенно вел нас с женой, держа в руках старинный, Бог весть когда изданный путеводитель.
С тех пор прошло много лет. Николай Иванович вступил в весьма преклонный возраст, отягощенным недугами и неотвратимо нарастающей слабостью. С годами возможности для встреч сократились. Последнее время мы общались, главным образом, по телефону. В разговорах (которые, однако, бывали весьма длительными – особенно в предновогодние дни) Николай Иванович не только предавался воспоминаниям о прошлом, но почти всегда говорил и о своем будущем в науке. И это очень трогало, убеждая, что он до конца сохраняет присущий ему внутренний потенциал, удивительную интенсивность духовной жизни. Наиболее, казалось мне, он был увлечен в ту пору подготовкой издания в «Литературных памятниках» трех «Исповедей» - блаженного Августина, Жан-Жака Руссо и Льва Толстого. И кому, действительно, под силу было руководить таким масштабным проектом, как не Николаю Ивановичу с его огромной эрудицией! Но он сам полагал, что ему предстоит еще многое осваивать. Однажды сказал, что должен вновь обратиться к сочинению Канта о религии – и обязательно на языке оригинала – чтобы окончательно удостовериться в чем-то. И добавил, что издание есть в его библиотеке, и надо только достать его с самой верхней полки. Почему-то этот штрих особенно умилил меня – какая истовость в ветхом теле!
Завершая свои краткие и отрывочные заметки, хочу привести еще одну дарственную надпись (на упомянутой книге Блэза Сандрара «По всему миру и вглубь мира» в «Литературных памятниках»), которая лаконично, но очень ярко демонстрирует артистизм натуры прекрасного ученого, его постоянное и трепетное пребывание в истории культуры. Надпись эта снова обращена к Италии: «Дорогим и любимым Лене и Севе в память о внереальной жизни в Садах Мецената».
Январь 2008г.
Борис Саввич Дубровин – во время Великой Отечественной войны юный доброволец – автоматчик в пехоте, позднее – воздушный стрелок на Первом Белорусском фронте.
После войны окончил Литературный институт; член Союза писателей СССР с 1957года. Он лауреат международных конкурсов, лауреат премии имени Константина Симонова, Всесоюзных и Всероссийских литературных, музыкальных и телевизионных конкурсов, дипломант литературной премии Министерства обороны СССР, лауреат телевизионного фестиваля Песня года “Из XX в XXI век”.
На стихи Б.С. Дубровина написаны многие популярные песни, такие как “Доброта”, “Любви негромкие слова”, “Русские”, “От печали до радости”, “Офицерский марш”, “Старый Арбат”.
В 70-е г.г. Борис Саввич был награжден Золотой медалью им. С.П. Королева, а в 2005 г. – Серебряной медалью им. П.И. Чайковского.
Знакомство с Н.И. Балашовым длительное время было заочным: Б.С. Дубровин интересовался мало известными в СССР французскими поэтами, произведения которых стали появляться в серии “Литературные памятники” с конца 60-х годов XX в. Прежде всего надо отметить следующие издания:
Гийом Аполлинер. Стихи (1967г.)
Шарль Бодлер. Цветы зла (1970г.)
Поль Элюар. Стихи (1971г.)
Жозе Мария де Эредиа. Трофеи (1973г.)
Блэз Сандрар. По всему миру и вглубь мира (1974г.)
Алоизиюс Бертран. Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло (1981г.)
Артюр Рембо. Стихи (1982г.)
В подготовке этих книг значительную роль сыграл Н.И. Балашов как ответственный редактор, автор статей и ряда примечаний.
Летом 1995 года Б.С. Дубровин и Н.И. Балашов познакомились в Доме творчества в Переделкино. Поэт и литературовед общались в течение последующих лет, проявляя обоюдный интерес к творчеству друг друга.
В статье Н.И. Балашова “Двунеуязвимость Дон Кихота”, посвященной Сервантесу [Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский.
//Москва, Наука 2003г.], приведены строки стихотворения Б.С. Дубровина о Дон Кихоте, которое было опубликовано еще в 1970 году. [Б. Дубровин. Всего лишь день.// М., 1970;с.125]
Памяти Н.И. Балашова посвящено несколько стихотворений. Мы помещаем одно из них.
Гений –
один из первых
По воле слепца = судьи –
Сервантес был на галерах
Каторжником судьбы.
Видением очарован,
Будто его близнец,
Сервантес
для Балашова
Мужества образец.
Дышащий ветром нови,
К жертвам всегда готов,
К галере науки
Любовью
себя приковал Балашов.
Знал он, что труд рискован…
В сердце неся весну,
Жаждой правды прикован
К опаснейшему веслу.
Он даже в лживом веке
Не замечал похвал.
Истину
о человеке
Пристально открывал.
Он в государстве хмуром
Зоркий знаток сердец,
Каторжник литературы,
Дерзкий ее творец.
Май
2008г.
Татьяна Григорьевна Лазарева училась в Московском институте философии, литературы и истории (МИФЛИ) на одном курсе с Н.И. Балашовым с 1936 по 1941г.г. Долгие годы работала корреспондентом Ленинградского отделения ТАСС.
Её воспоминания были записаны в апреле 2007г. Т.Д. Гиреевой - Балашовой.
Его Прекрасная Дама.
Воспоминания приходят издалека… В приятный сентябрьский день я прогуливаюсь у входа в общежитие, которое на несколько лет – наш дом. Только что ставшая студенткой, ещё не знаю ни Москвы, ни тех, кто будет рядом со мной. Неожиданно вижу улыбающегося молодого человека, слышу предложение совершить экскурсию в музей. Соглашаюсь, и мы едем в Музей новой западной живописи. По дороге выясняем, что в Москве мы приезжие: он, Ника Балашов, - из Одессы, я – из Курска. Но факультет у нас один, филологический, и отделение – романо-германское.
Спустя годы поняла: мой комментатор, мой спутник по музеям, театрам, несмотря на молодость, был уже профессионалом высокого класса. Часто к нам присоединялся Яков Миндин, который погиб на войне в 1941г., но Ника Балашов остался жив. Мы тогда и не подозревали, что тогда, осенью 1936 года, наша дружба делала первые шаги. Эта дружба длилась семьдесят (!) лет.
Жизнь в общежитии многогранна: столько характеров под одной крышей, столько разных судей и историй, остающихся за “кадром”. Между тем, устные рассказы могут поведать о самом главном в человеке.
Итак, живём в общежитии. Ника Балашов в комнате со своими сокурсниками; моя комната с девочками – на этаж выше. [Это здание находиться на углу улицы Ефремова и Хамовнического вала и сейчас, в начале XXI века. – Т. Гиреева].
Какой-то острослов нарёк комнату мальчиков “палата пэров” – обитатели её не возражали. Долгими вечерами после занятий в библиотеках они начинали горячие споры, доказывая свою правоту по вопросам литературы, философии, искусства.
Наши девочки были в хороших отношениях с “пэрами”. Даже разработали специальные традиции. Так, например, Ника был назначен “ответственным за погоду”. От него требовалось в качестве преграды от дождя выставлять на подоконник старую калошу. Ника Балашов исполнял это прилежно: его забавляла весёлая суета и хохот окружающих…
Он любил прогулки в любую погоду, старался их не пропускать. И вдруг отказывается от нескольких подряд. Ситуация выходит из-под контроля и становится романтической: разнёсся слух, что Балашов встречается с некой Прекрасной Дамой. Девочки установили, что в ближайшем женском окружении нет такого персонажа. И выяснилось, что однажды Ника сказал: “Моя Прекрасная Дама – это моя любимая наука”… Ей он остался верен до конца жизни…
Жили в разных городах, общались в письмах, по телефону… Николай Иванович часто приезжал в Ленинград в командировки; тогда создавалась целая культурная программа, и, несмотря на занятность, мы старались её выполнить. А вечерами он сидел у нас, и мы говорили, говорили…
Здесь нельзя не упомянуть об одном члене нашей семьи. Эрдель Тим обожал Нику. С самым блаженным видом сидел рядом, положив голову ему на колени, а гость, в свою очередь, нежно почёсывал его за ухом. Если бы Тим мог знать, что звоня в Петербург, Николай Иванович непременно спрашивал о нём!
Ещё многое можно было бы вспомнить и рассказать. Последний раз я звонила в Москву в августе 2006г., последний раз слушала учёного с мировым именем академика Николая Ивановича Балашова. Он, волнуясь, говорил о задуманном, о неодолимом желании работать, служить своей Прекрасной Даме…
В памяти проходят страны, города, даты, события.
Это было недавно,
Это было давно…
Т.Г. Лазарева скончалась в Санкт-Петербурге летом 2007 года, не успев написать всё, что хотела, о своём друге.
Человек эпохи Возрождения
(памяти академика Николая Ивановича Балашова)
Ноябрьский вечер тих и грустен ... Мелкие снежинки словно растворяются во влажном воздухе осенней Москвы; падают на лица прохожих, превращаясь в капли, похожие на слезы ...
Год, как ушел из жизни Николай Иванович Балашов, которого научная и академическая элита знала как талантливого ученого-филолога, академика РАН. После смерти Д.С. Лихачева Николай Иванович был избран председателем редакционной коллегии серии «Литературные памятники».
Хотя мое знакомство с Николаем Ивановичем произошло на научной почве, все же в сердце моем и памяти он остается бесконечно дорогим человеком, чье доброе и понимающее отношение и по сей день согревает душу.
В квартире на Комсомольском проспекте светится окно гостиной, где еще не задернуты плотные шторы, где на овальном столе стоят фотографии Николая Ивановича в окружении цветов и маленьких икон, и вот уже год как не просыхают слезы на щеках Татьяны Давлетовны Гиреевой, супруги и неизменной помощницы Николая Ивановича. Тяжелое бремя ответственности несет она на своих плечах: претворить в жизнь заветы академика, разобрать архив, увековечить память любимого человека ...
За прошедший год ею сделано немало. Инициативой исключительно Татьяны Давлетовны и усилиями сведущих в компьютерной технике нескольких задействованных ею же лиц на интернетовском сайте ИМЛИ в разделе "Выдающиеся ученые" помещена информация о Н.И.Балашове, которая постепенно дополняется.
На Троекуровском кладбище установлен памятник, с гранитного перламутра которого смотрит на нас портрет будто живого Николая Ивановича. А когда из-за осенних туч на некоторое время выглядывает солнце, в глазах на портрете вспыхивают лучистые искорки доброты и иронии - таким он запомнился в последние годы своей жизни.
Этот взгляд, устремленный в вечность, подтверждает глубину и осмысленность надгробной эпитафии:
Так грустно смотрит твой портрет
И хочет мне сказать о многом ...
Быть может, что за тем Порогом,
Который каждый перейдет.
За чредой гранитных плит кладбища золотится купол Троекуровской часовни, а далее - полоска леса. Тишь и спокойствие, будто здесь заканчивается, чтобы вновь начаться очередной виток Вечной Жизни и, хотелось бы думать, Вечной Памяти.
Вспоминаю нашу первую встречу Богоявленским вечером в гостиной Николая Ивановича Балашова. Легкое волнение при звонке в дверь, радушное приветствие в тесной прихожей, несколько шагов в освещенную мягким светом гостиную, и вдруг полное чувство успокоения и удовлетворения: такое же, как и у нас, неимоверное количество книг, в мыслимых и немыслимых конгломератах, расположившихся от пола до потолка, занимая все выступающие поверхности красивой старой мебели, самодельных книжных полок и лишних стульев. Чувствую родную атмосферу дома, и в умном заинтересованном взгляде Николая Ивановича тут же улавливаю понимание - разговор будет свободным и открытым.
С легкой руки Татьяны Давлетовны на столе появляется скатерть, поднос, приборы, какая-то незамысловатая снедь, и сердце теплеет, быстро согреваясь от зимней непогоды. Время за беседой течет незаметно, его не хватает, хочется говорить и говорить. Лишь уверенный голос Татьяны Давлетовны, вынужденной из-за ослабленности здоровья Николая Ивановича нормировать время встреч, возвращает в реальную действительность. Так было потом всегда, при каждой встрече: радушное, интересное общение без осознания времени, его границ…
Остановлюсь на тех чертах и характеристиках Николая Ивановича Балашова, которые, на мой взгляд, ставят его на высокий пьедестал гуманизма и подлинной интеллигентности, роднят с лучшими представителями грандиозной эпохи, которую мы называем эпохой Возрождения.
Прежде всего, это безмерное человеколюбие и осмысленная доброта: любовь к человеку как таковому и к конкретной личности, со всеми ее сложностями и недостатками. В данном качестве Николай Иванович предстает перед современниками как гуманист в высоком ренессансном и традиционном христианском понимании. Одинаковое участие и вовлеченность в судьбу каждого собеседника: будь то коллега по научной деятельности или простой рабочий, ремонтирующий кран. Интерес его ко всякому осмысленному жизненному опыту, сострадание к людскому горю. И неизменные слова утешения, готовность поддержать не только словом, но и делом.
Другая черта Николая Ивановича - "двуполушарность". Это его собственный термин, использованный Николаем Ивановичем в отношении исключительности русской интеллигенции: одновременное, синхронное и глубокое развитие как интеллектуальных, логических, так и творческих, эмоциональных способностей. Поражали его универсальные познания во многих сферах научной и общественной жизни.
Помогая Николаю Ивановичу разбирать и систематизировать его личную библиотеку, я замечала, как подолгу держал он в руках какую-нибудь книгу, например, по астрономии, и наша работа прерывалась беседой об извечных проблемах бесконечной Вселенной. Появлялся в руках томик Канта или Гегеля - беседа возобновлялась в философском ключе ... Нашлись среди многочисленных фолиантов и книги по математике. Оказалось, что на момент поступления в университет, перед Николаем Ивановичем Балашовым стояла дилемма: математический факультет (на первом месте!) или филологический. После беседы с доброжелательно настроенным профессором Николай Иванович подал документы на филфак. Причиной этого было социальное положение: отец Николая Ивановича был расстрелян в 1933 году.
Но интерес к математике не пропадал у него никогда. Этому доказательством являются книги, справочники и учебники, часть из которых была подарена моему сыну во время его подготовки к поступлению на мехмат МГУ.
Об эмоциональной стороне личности Николая Ивановича несомненно больше сможет рассказать его супруга, Татьяна Давлетовна. Я лишь замечу, как преображалось его лицо во время бесед об искусстве (ученого интересовали – особенно в последние годы - проблемы перспективы в живописи)… Неожиданно и заразительно он мог засмеяться, вспоминая какой-то веселый жизненный эпизод или незадачливый случай.
Итак, с одной стороны - универсальность в интересах и познаниях Николая Ивановича, с другой стороны - доверчивая открытость в общении с собеседником, настоящая искренность.
Николай Иванович любил рассказывать о своей жизни, раскрывая подчас очень личностные моменты. Помню, меня поразил рассказ о том, как он вылечил у себя туберкулез в юношеском возрасте в военные годы, делая ежедневную зарядку у открытого окна зимой:
- Все равно ведь не топили, лучше уж дышать морозным здоровым воздухом и согреваться зарядкой.
И ведь вылечился, полностью!
Я знаю лишь один подобный пример с академиком Н.А. Морозовым, который умудрился исцелиться от открытой формы туберкулеза в холодных, сырых казематах Шлиссельбургской крепости, стараясь сдерживать кашель, уткнувшись в подушку, чтобы избежать разрывов капилляров в легких и предотвратить кровохаркание. И все тот же рецепт: зарядка и серьезная интеллектуальная работа. Н.А. Морозов синхронизовал различные переводы Библии именно в эти сложные для здоровья времена.
Редкостными (для его высокого научного положения) чертами, такими как скромность и простота, обладал Н.И. Балашов, этот поистине удивительный человек: равенство в общении, умеренность и толерантность оценок, открытость дома для общения.
И еще исключительная современность. Не раз, обсуждая проблемы молодежи, преподавания, культуры, я удивлялась снисходительному отношению Николая Ивановича к различным молодежным веяниям и направлениям, которых я, будучи существенно моложе, принять и поддержать не могла.
А Николай Иванович находил положительное движение во всем: в критическом развитии мысли, политических переменах, научных коллизиях, жизненных неурядицах.
Его зажигающая жизнерадостность - вот то качество, что заставляло тянуться к нему, как к путеводному маяку.
Разглядывая старые фотографии, где Николай Иванович с обнаженным торсом позирует на фоне заснеженных кавказских гор или плывет далеко в море, удивляешься смелости и рискованности этого человека, едва не умершего в юности от туберкулеза. Хотя, может быть, осознание возможного конца позволяло осуществлять смелые поступки, которые только пытливостью ученого никак не назовешь. Например, случай, когда, гуляя в окрестностях Кисловодска, Николай Иванович заблудился, провел бессонную ночь в какой-то пещере, слушая вой то ли шакалов, то ли одичавших собак, а утром спустился к проезжей дороге. Он оказался на середине пути между Кисловодском и Пятигорском (без вещей и денег) и еще довольно долго брел в сторону Кисловодска, пока одинокая машина с весьма удивленным водителем не подобрала его в преддверии наступающей ночи.
Умение находить радости в жизни, даже в исключительных ситуациях, и ценить эти маленькие радости - еще одна замечательная сторона его характера. В последний год в связи с головокружением Николай Иванович не мог один выбираться на улицу для прогулок. Только необходимые по работе выезды в Академию и Институт мировой литературы. Для общения же с природой оставались лишь двор и маленький кусочек пространства - балкон на солнечной стороне, на котором прикормленные Татьяной Давлетовной голуби почувствовали себя полноправными членами семьи и иногда заглядывали поздороваться с великодушными хозяевами через приоткрытую дверь балкона. Общение с птицами - уже маленькая радость. Звонок по телефону хорошего человека - снова радость. Лучше себя чувствует супруга - Слава Богу! Радость.
Помню, как обрадовался Николай Иванович, когда в поисках ксерокопии книги о Шекспире (которую мы, кстати, так и не нашли) из одной книги выпал незаполненный бланк приглашения на бал в Дворянское Собрание. Радости Николая Ивановича не было предела: "Какое сокровище мы с Вами отыскали, какое чудо!" И долгое время это событие вызывало радостные воспоминания, и как приятно было ощущать сопричастность самому событию и его радости.
Каким библиофилом, профессиональным ценителем и знатоком книг был Николай Иванович Балашов! С какой нежной любовью относился он к каждому томику книги, поглаживая обложку, перелистывая страницы, иногда рассказывая историю покупки той или иной книги, интересные события, связанные с содержанием.
Однажды Николай Иванович сказал фразу, потрясшую своей проницательностью: "Может быть, последний раз в жизни держу я мои сокровища в своих руках ..."
Слова эти оказались пророческими.
Николай Иванович очень беспокоился за судьбу своей уникальной библиотеки и просил Татьяну Давлетовну после его смерти добиться организации отдельного литературного фонда имени Н.И. Балашова в ИМЛИ. Проследить и оказать научную помощь в организации библиотечного фонда Николай Иванович просил и меня.
В библиотеке Балашова собраны альбомы по искусству, привезенные большей частью Николаем Ивановичем из заграничных командировок, тематические собрания, освещающие круг его литературных интересов, среди которых особое место занимают книги о Шекспире и поэтах елизаветинской эпохи ... Книги по философии, лингвистике, филологии, текстологии, отечественных и зарубежных авторов, многие с авторскими подписями со словами благодарности Николаю Ивановичу за ту или иную помощь в написании исследования.
Большую группу в библиотеке составляют словари и справочная литература. Особый интерес у исследователей, особенно будущих биографов ученого, безусловно, вызовут пометки в некоторых книгах, записи на закладках, отражающие поток мысли и направление творческого процесса Н.И. Балашова.
Научный архив в целом систематизирован. Мы вместе успели пересмотреть папки с черновиками, печатными статьями, рецензиями, газетными вырезками, сделали, по желанию Николая Ивановича, некоторые перемещения и заменили, где было необходимо, надписи.
С таким трудом доставаемые когда-то владельцем книги за истекший год пока не получили должного движения. Дремлющие стены ИМЛИ не торопятся принять под свою сень уникальное Балашовское собрание ...
В последние три года жизни Николая Ивановича мне приходилось по его просьбе неоднократно доставать книги с верхних стеллажей, куда Николай Иванович уже не мог дотянуться, и перекладывать их в доступные для него места. Книги громоздились в стопки, в основном на мебели, и выкладывались в определенном порядке. На самом верху, по просьбе Николая Ивановича, оказывались самые любимые, приятные, которые ему хотелось почитать для души, далее - необходимые для работы. Те же, что не вызывали энтузиазма у ученого, отправлялись в самый низ стопки. Примерно в таком "авторском" сочетании они хранятся в квартире Николая Ивановича по сей день.
Вся атмосфера дома еще наполнена энергией его мысли, чувств, раздумий, эмоций ... И, кажется, вот-вот оторвется от длительного телефонного разговора и войдет в комнату симпатичный пожилой человек - Человек Эпохи Возрождения - в аккуратной безупречной домашней одежде и маленькой шапочке ... Умным проницательным взглядом светлых, слегка выцветших голубых глаз определит настроение собеседника и приветливым жестом ухоженной руки предложит присесть в старинное кресло ...
... Как запечатлеть этот ранее столь привычный, а сейчас невозможный кадр?
Тикают часы, мерно отстукивая шаги уходящей жизни. Застыли вещи хозяина в глубоком раздумье о прошлом ... Словно легкая тень движется меж них печальная Татьяна Давлетовна ...
И за окном ноябрьские снежинки прикрывают легким белым пухом уставшую заветренную землю.
ноябрь 2007 года Макарова Светлана Эдуардовна,
историк, искусствовед, текстолог,
близкий друг Н.И. и Т.Д. Балашовых.
Воспоминания об академике Николае Ивановиче Балашове
В 1997 г. вышел в свет "научно-детективный", если можно так выразиться, роман И.М. Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире или Тайна Великого Феникса", вызвавший значительный резонанс в отечественных литературных и окололитературных кругах. Этот опус произвел определенный шок и на Западе, где давно уже утихли некогда горячие споры о том, кто написал пьесы, поэмы, сонеты, вошедшие в собрания сочинений Уильяма Шекспира, родившегося в 1564 г. в городке Стратфорде и ставшего актером, а затем – драматургом и фактически режиссером и руководителем популярного в столице Англии театра, труппе которого в 1603 г. был официально присвоен статус королевской.
Казалось, все "нешекспировские" версии – от Фрэнсиса Бэкона до графа Оксфорда – наконец, отпали после того, как последняя из них, удостоившаяся даже рассмотрения (с соблюдением всех традиционных процедур) в судебном процессе в США, была отвергнута. Но, увы, графа Оксфорда, за коим, хотя бы, числился ряд драматургических опытов, сменил возвращенный из длительного забвения граф Ретленд, от которого, в отличие от предыдущего графа, не осталось ни строчки... Эта кандидатура, выдвинутая еще в начале прошлого века, на первых порах пользовалась определенной популярностью, в том числе, и в России, где выдающийся отечественный шекспировед Н. Стороженко квалифицировал ее как ”новейшую антишекспировскую ересь”.
Постепенно интерес к этой версии сошел на нет, за неимением серьезных научных аргументов. Что же касается "Игры об Уильяме Шекспире…", то отсутствие таковых не помешало многим российским читателям романа И.М. Гилилова увлечься авантюрной фабулой “грандиозного заговора по сокрытию "подлинных" авторов шекспировских творений” – V-го графа Ретленда и его супруги. Более того, неясность мотивов этой страшной тайны, возможно, даже усиливала притягательность, загадочность интриги.
К счастью, за пределами этого наркотического процесса возникла широкая дискуссия, в ходе которой было выдвинуто немало убедительных, в том числе, и оригинальных аргументов в пользу подтверждения авторства Уильяма Шекспира.
К наиболее серьезным научным результатам этой дискуссии, следует отнести, прежде всего, работу выдающегося российского литературоведа - академика РАН Н.И. Балашова
"Слово в защиту авторства Шекспира", вышедшую в свет в Альманахe “Академические тетради”. Специальный выпуск (5)–М.: Международное агентство “A.D.& T.”, 1998. Почти одновременно было опубликовано весьма содержательное критическое исследование известного книговеда, профессора А.Х. Горфункеля "Игра без правил" (Журнал "Новое литературное обозрение". № 30 (2/1998).
Следует отметить, что многие вполне цивилизованные люди не только увлеклись чтением "боевика" И.М. Гилилова, но и поверили его "открытиям". Это случилось и с одним моим старым другом, доктором наук… Никакие попытки отвратить его от этой ереси не помогали. Но после того, как я сообщил ему о выходе в свет работы Н.И. Балашова, то вскоре на мой вопрос, “прочел ли он ее и не изменил ли свое мнение”, последовал ответ: "Да, спасибо, я не ожидал, что еще есть такие люди…"
Что же касается меня, то, будучи вечным и безумным поклонником (сейчас сказали бы – "фанатом") Уильяма Шекспира, я стремился как можно скорее сообщить Николаю Ивановичу Балашову о некоторых неточностях, замеченных мной в его замечательной работе. Но как это сделать? Почти не надеясь, я позвонил в редакцию издательства.– И… О, чудо! Подошедший к телефону ответственный редактор А.И. Раскин сразу назвал номер домашнего телефона академика: оказывается, Николай Иванович разрешил давать свой номер тем, кто будет обращаться с вопросами по этой книге. Дозвониться долго не удавалось. Но, видно, какая-то сила продолжала помогать мне, и, наконец, я услышал голос Н.И. Балашова. Выяснив, что я не шекспировед, а лишь любитель, он поинтересовался моей специальностью и попросил, подготовив замечания в письменной форме, либо отослать их по его адресу, либо привезти к нему домой.
Я выбрал второй вариант. Прибыв в назначенное время и выйдя из лифта, я сразу увидел Николая Ивановича, стоящего перед открытой дверью своей квартиры. Он так долго и пристально смотрел на меня, что, казалось, колеблется, пускать ли незнакомого человека в квартиру, где, кроме него, вероятно, никого не было. Но первое же его несколько разочарованное высказывание раскрыло тайну молчания: "Проходите, пожалуйста. Я думал, что Вы моложе". Я понял, что он надеялся найти помощника. Прямота его, по моему опыту, лишь подтверждала, что передо мной – большой человек.
Я протянул Николаю Ивановичу Балашову свое письмо, датированное 4–м мая 1999 г., ожидая, что сразу же начнется его обсуждение. Но он, предложив мне сесть, посетовал, что жена еще не вернулась из Владикавказа от родственников, и угощение поэтому будет скромным. Однако, скоро появилась бутылка вина, а затем и закуска. Николай Иванович довольно подробно рассказал об особенностях этого вина и посоветовал попробовать его. Потом он сел за стол, и постепенно завязалась беседа.
Винодельческую тематику скоро сменили подробные расспросы обо мне и о моей семье, а услышав фамилию моей жены – "Смирнова", он вдруг потупил взор, и я с изумлением увидел в его глазах слезы. Чуть погодя, он все еще печальным голосом спросил, есть ли у меня собрание сочинений Шекспира под редакцией А.А. Смирнова (тут я понял, что слезы его были вызваны воспоминанием об А.А. Смирнове. Позже я не раз был свидетелем переживаний Николая Ивановича, связанных с памятью дорогих для него людей. Часто вспоминал он об академиках Н.И. Конраде, В.М. Алексееве…).
Получив положительный ответ на свой вопрос, Николай Иванович поинтересовался моим мнением о качестве переводов в этом издании и, спокойно восприняв негативный отзыв о переводах А. Радловой, разделил мое сожаление о почти полном забвении переводов А.В. Дружинина и (что, по-моему, еще хуже) об их "редакторском осовременивании". Так случилось, в частности, с одним из изданий шекспировской трагедии "Ричард III", замечательно переведенной Дружининым.
Постепенно мы перешли полностью на шекспировскую тематику. О моем письме ученый сказал, что внимательно рассмотрит его и потом вместе со мной обсудит замечания. Затем он вежливо проводил меня и простился на лестнице. Прием и все поведение Николая Ивановича, в котором не было ничего "генеральского", очаровали меня. Мне казалось, что я побывал в другом времени…
Основные предложения, содержавшиеся в моем письме, опирались на данные, приведенные в переизданном в США в 1996 г. масштабном Шекспировском Словаре (более 740 с., мелким шрифтом, в 2 колонки). Прежде всего, мне хотелось обратить его внимание. на это издание – практически – современную Шекспировскую Энциклопедию (The Wordsworth Dictionary of Shakespear by Charles Boyce [далее – WDS]).
Николай Иванович тут же попросил меня посодействовать в приобретении [WDS]. Это случилось вскоре в магазине “Shakespearandcompany” (в 1-м Новокузнецком переулке). Тогда же состоялось и мое знакомство с супругой Николая Ивановича – Татьяной Давлетовной, отношения с которой скоро тоже стали дружескими.
Что же касается моих предложений, то они, понятно, могли быть использованы лишь при переиздании книги Николая Ивановича. Далее я привожу три из них, которые были отнесены автором к числу положительных и удостоились его "плюсов".
Во-первых, я предлагал Николаю Ивановичу обратить внимание читателей на то, что в последнем абзаце статьи “Loves Martyr” в [WDS, p. 380] 1996 г. издания практически сформулировано одно из будущих "открытий" И.М. Гилилова: идентичность двух изданий Сборника, под названием “LovesMartyr”, составленного Робертом Честером (1601 и 1611 гг.), за исключением титульных листов. Cледует учесть, что книга И.М. Гилилова вышла в 1997 г., а первое американское издание [WDS] – еще в 1990 г.
Второе замечание касалось оценки направленности указанного выше Сборника, в отношении которой Николай Иванович принял, в качестве единственной, версию: "Королева (Феникс) и граф Эссекс (Голубь)". Однако, вряд ли есть основание предполагать чуть ли не коллективную демонстрацию сочувствия авторов Сборника "государственному преступнику" – Эссексу, что поставило бы в сложное положение, прежде всего, заказчика Сборника – Солсбери, отмечавшего семейный праздник и посвящение в рыцари. Между тем, в [WDS, p. 502] равно возможными считаются три основные версии: 1)принятая Н.И. (Елизавета I и Эссекс); 2) Эссекс и граф Саутгемптон и 3) идеальная, вечная любовь, связывающая супругов (в частности, супругов Солсбери).
По мнению авторов [WDS], каждая из этих трех версий теоретически возможна, но ни одна из них до сих пор никем не была достаточно убедительно обоснована.
Предлагалось также устранить неточность, привязывавшую заказ Ретлендов на "импрессу" к визиту Якова I-го в их замок в 1612 году, в то время, как она была заказана В. Шекспиру к придворному рыцарскому турниру, состоявшемуся 24 марта 1613 г., в присутствии короля, в честь 10-летия его восшествия на престол (см. [WDS, p. 568]).
В интересах читателей я предлагал также привести полный буквальный перевод шекспировского "Феникса и Голубя" и краткое изложение включенных в Честеровский сборник других произведений, столь редко публикуемых и малодоступных.
К сожалению, разговоры с Николаем Ивановичем не записывались. Узнав, что я по образованию экономист, он рассказал о том, как его отец, Иван Васильевич, бывший экономистом-аграрником, освобожденный после ареста и заключения в 1932 году, понял, что это может повториться и, чтобы избежать репрессий членам семьи, он, по согласованию с женой, оформил развод.. Это впоследствии спасло маму Николая Ивановича, а, может быть, и его самого. Отцу не пришлось долго ждать следующего ареста; последнюю весточку от него принес изможденный заключенный, выпущенный на волю в конце августа 1933 года. В переданной жене записке Иван Васильевич писал:
"Мы больше не увидимся". Это означало, что он приговорен к расстрелу…
Николай Иванович считал, что ему повезло со временем появления на свет божий. "Хорошо, – говорил он, – что я родился в середине 1919 г., а не раньше: в следующем году уже кончилась гражданская война, а в 1921 г. начался НЭП". Он говорил, что вообще выживаемость детей, родившихся в 1916-1918 годах, была очень низкой.
Интересовало Николая Ивановича и происхождение его фамилии, впрочем, интерес этот был полушутливым: "Не знаю, – говорил он, – от кого же я все-таки происхожу? От разбойника Балаша (руководитель крестьянско-казацкого бунта в 1632-34 гг.) или от министра полиции при Александре I – А.Д. Балашова (1770-1837)?" Похоже, конечно, что он предпочел бы второй вариант.
Ему нравился ответ Балашова на вопрос Наполеона: "Какие дороги ведут к Москве?" – "Многие, Ваше Величество. Например, Карл XII выбрал дорогу через Полтаву" (использовано Л.Н. Толстым в "Войне и мире").
Помнится, он пришел в восторг, когда я привел ответ Балашова на другой вопрос Наполеона: "Сколько в Москве церквей?" Арман де Коленкур (бывший посол Франции в России): "1600, Ваше Величество" (вольный перевод на французский условной русской меры – "сорок сороков"). Наполеон: "Боже! И это, когда никто уже ни во что не верит?" Балашов: "Вы правы, Ваше Величество. Но в Европе есть еще страны, в которых вера в Бога весьма сильна". Наполеон: "И что же это за страны?" Балашов: "Испания и Россия, Ваше Величество".
Затем наступила длительная пауза... Более вопросов не последовало...
Николай Иванович любил исторические анекдоты и, конечно, прижизненные анекдоты о Шекспире. Вот один из них, рассмешивший его: "Известно, что Бен Джонсон подтрунивал над "слабостью Шекспира в латыни и еще большей – в греческом". Однажды он пригласил Шекспира на крестины своего сына. "Что же ему подарить?" – сказал Шекспир. – "Пожалуй, дюжину латунных чайных ложечек. – А ты их переведешь!"
В последние годы жизни Николаю Ивановичу пришлось отказаться от работы в библиотеках из-за высоких лестниц и отсутствия лифтов. Не меньше огорчала его и невозможность, по той же причине, посещения Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Я предложил свою помощь в качестве "поддерживающего". За неимением лучшего, она была принята и, к общему удовольствию, мы дважды или трижды посетили музей. Выяснилось, что Николай Иванович не только неравнодушен к живописи, но и весьма сведущ в ней (особенно, как мне показалось, во французском импрессионизме). Несмотря на его явную усталость, мне долго не удавалось уговорить его ехать домой.
"Да, да, – отвечал он, – вот смотрите: там Матисс... Еще чуть-чуть... скоро мы поедем..."
И в музее, и дома происходили дебаты по поводу впечатлений от выставок. Сначала наши мнения обычно расходились, но, в конечном счете, мы, как правило, приходили к некоторому синтезу. Так же было и в большинстве наших дискуссий по вопросам литературы. Я был весьма польщен, когда Николай Иванович однажды, завершая несколько затянувшиеся дебаты, выразился примерно так: "Мне нравится, что, когда наши мнения различаются, то постепенно рождается что-то третье".
При всей вежливости и обходительности Николая Ивановича, постоянно ощущалась твердость и исключительная сила его характера. То, что он в свои 80 лет, не будучи профессиональным шекспироведом, восстал, чтобы спасти честь российского шекспироведения, представленного такими именами, как Н. Стороженко, М. Морозов, Б. Пастернак, А. Аникст и др., – это подлинный научный и патриотический подвиг.
Сочетание твердости и вежливости отличало и его полемику. Не изменил он этим своим принципам и в "Слове в защиту авторства Шекспира", убедительно и корректно полемизируя даже с заведомо ненаучной концепцией И.М. Гилилова.
Готовя переиздание этого своего труда, Николай Иванович думал и о замене эпиграфа к нему, принятого в первом издании: "А если тайны нет?" (взято не из пушкинской "Пиковой Дамы", а из одноименной оперы П.И. Чайковского). Однажды я рассказал ему и Татьяне Давлетовне о письме семнадцатилетнего Лермонтова своей тетушке – Марии Акимовне Шан-Гирей в ответ на ее письмо, в котором выражалось… разочарование "Гамлетом" Шекспира (как выяснилось, тетушка читала трагедию в переводе не с английского, а с … французского). Вдохновенный ответ Михаила Юрьевича (1831 г.) начинается так: "Милая тётинька! Вступаюсь за честь Шекспира!" (цитируется по "Полному собранию сочинений М.Ю. Лермонтова в 4-х томах". – СПб: Изд. А.Ф. Маркса, 1891. "Приложения к III и IV томам". Письма. С. 255.)
Николай Иванович очень обрадовался и воскликнул: "Эпиграф есть!"–"Вступаюсь за честь Шекспира!"
Знакомство и общение с этим удивительным человеком – Николаем Ивановичем Балашовым – не эпизод, а целая эпоха в моей жизни, которая не оборвалась и с его уходом. Надо сделать все возможное для сохранения и распространения его бесценного наследия, включая и то, что он готовил, но не успел завершить, в том числе, переиздание его вдохновенного ”Слова в защиту авторства Шекспира”.
Владимир Клебанер,
старший научный сотрудник ИНП РАН
Валерий Михайлович Храпченко – кандидат физико – математических наук, старший научный сотрудник Института прикладной математики им. М.В. Келдыша РАН – с Н.И. Балашовым познакомился лично в 1986г. В день похорон своего отца академика Михаила Борисовича Храпченко. Их знакомство, разговоры о науке, искусстве, обмен творческими замыслами длились ровно двадцать лет.
Последняя – опубликованная при жизни - статья Н.И. Балашова была посвящена столетию со дня рождения М.Б. Храпченко. [Путь русского филолога в XX веке. // Вестник Российской академии наук. Том 75, номер12, 2005, с. 1123-1131. М., “Наука”].
В 2007 году в издательстве “Наука” вышла книга “Деятели русского искусства и М.Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам искусств” (апрель 1939 - январь 1948. Свод писем).
В.М. Храпченко подарил её вдове Н.И. Балашова с дарственной надписью: “Дорогой Татьяне Давлетовне книгу, которую частично прочёл Николай Иванович и благословил”. 8.09.2007. В.Храпченко.
Мы публикуем часть воспоминаний, основанную на рассказах М.Б. Храпченко и Н.И. Балашова.
Н.И. Балашов и М.Б. Храпченко в Италии
В феврале 1981 года небольшая советская делегация: академик М.Б. Храпченко, член-корреспондент Академии наук СССР Г.П. Бердников и доктора филологических наук Н.И. Балашов и Ю.В. Манн приняли участие в Итальянско-русском коллоквиуме “Гоголь и его творчество”, проходившем в Риме.
В первый день Храпченко выступил с докладом “Судьбы литературного наследия Гоголя в двадцатом веке”, а Балашов - с докладом “Пути анализа ритмики прозы Гоголя в отрывке “Рим””. Во второй день состоялись доклады Бердникова “Гоголь и Чехов. К вопросу об истории творческого наследия Н.В. Гоголя” и Манна “О жанровом феномене ”Мертвых душ””. Три доклада были представлены итальянской стороной.
Это уже пятая поездка Николая Ивановича Балашова в Италию, и в третий раз он делал доклад на литературную тему. И все три раза говорил о русской литературе! Еще дважды, будучи в Италии, Николай Иванович делал научные сообщения о литературе, и снова это была русская литература! Вот имена: Пушкин, Тургенев, Достоевский, Вяч. Иванов и, как уже говорилось, Гоголь. Это при том, что гораздо больше Николай Иванович занимался испанской и французской литературой и по крайней мере не меньше – итальянской, немецкой и английской литературами.
Свободного времени оказалось довольно много, а в Риме есть, что посмотреть. Николай Иванович вызвался показать М.Б. Храпченко Рим и его музеи. Михаил Борисович был достаточно подготовленным экскурсантом. В 1939-1948 гг. он был председателем Всесоюзного комитета по делам искусств и старался как можно шире познакомиться с различными видами искусств. В частности, приобретал альбомы и книги (с репродукциями) по живописи, скульптуре, меньше по архитектуре и, сколько позволяло время, изучал их.
Но ему еще нужно было изучать музыку, оперу, балет, драматический театр, заниматься текущей работой. Разумеется, времени не хватало. Тем не менее Михаил Борисович довольно быстро продвинулся в понимании разных видов искусств, сохранил к ним интерес на всю жизнь и свои познания всегда был готов расширить.
Николай Иванович интересовался изобразительными видами искусства лишь немного меньше, чем литературой, и систематически изучал их. Более того, специально выезжал в 1964г. с целью изучения архитектурных пропорций памятников Древней Греции, Константинополя, Древнего Египта, а в 1973г. – с целью изучения живописи Возрождения в Италии и Франции.
Николай Иванович любил и умел интересно рассказывать об изобразительном искусстве, а живопись, скульптура, архитектура Италии были одним из его коньков. Трудно было бы найти лучшего гида. Николай Иванович показал Михаилу Борисовичу лучшее, что было в музеях Рима, с удовольствием комментировал то, что они видели, наконец, просто поводил по городу.
Случилось так, что папа римский в это время был в отъезде. Николай Иванович не преминул этим воспользоваться. Он обратился к своему давнему знакомому Дмитрию Вячеславовичу Иванову (сыну поэта), постоянно жившему в Италии, и тот получил разрешение (возможно негласное) посетить с советским ученым не только Ватикан, но и сам папский дворец. Это огромное сооружение с 1000 комнат, в котором находятся апартаменты папы и кардиналов, служебные помещения, библиотека, архив и многочисленные музеи. Посчастливилось увидеть много того, что неизвестно даже специалистам.
Николай Иванович предложил еще поездить по окрестностям Рима. Вечером накануне поездки Михаил Борисович почувствовал себя не очень хорошо и предложил отменить экскурсию. Наутро Михаил Борисович был уже в хорошем состоянии и пожалел, что отменил поездку. “Машина заказана”, - невозмутимо сказал Николай Иванович, и они снова прекрасно провели день.
Николай Иванович выручал и в самых незатейливых бытовых ситуациях. У Михаила Борисовича неожиданно закончилась валерьянка. В принципе он довольно легко мог объясняться по-английски, но тут не знал, как спросить. Николай Иванович сказал: “Пойдемте!” Он тоже не знал, как спросить, но решил, что попросит по-латыни жидкую валериану. В аптеке так и сказал: “Valeriana Liquidus”. “О”! – воскликнул провизор, пошел и принес валерьяновые капли. Оказывается, с не меньшим успехом можно было спросить и по-итальянски, и по-французски, и по-испански, и даже по-английски. Впрочем, это уже мог сделать и сам Михаил Борисович.
В.М. Храпченко.
Москва, 2008г.