ТЕАТРАЛЬНОСТЬ В "ДЕКАМЕРОНЕ": (ОПЫТ ПРОЧТЕНИЯ 8-Й НОВЕЛЛЫ V ДНЯ)
(из сб. Театр и театральность в культуре Возрождения. М.: Наука, 2005, с сохранением нумерации страниц)
Руф Игоревич Хлодовский
В статье речь пойдет не о театральности "Декамерона", а о театральности
в "Декамероне". Темы это разные. Театральность "Декамерона" очевидна
и как бы лежит на поверхности. В замечательной книге Марио Баратто1
глава, посвященная комедии, пожалуй, самая обширная. Почти каждая новелла
содержит богатейший материал, который может быть превращен в
комедию или в трагедию. Такие гиганты, как Шекспир и Мольер, делали это
успешно и без видимого труда. Но я собираюсь говорить не о театральности,
потенциально заложенной в новеллах "Декамерона", а о театральности в
"Декамероне", о театре в "Декамероне", о новеллах, построенных как самый
настоящий театральный спектакль.
Как известно, театральный спектакль предусматривает помимо актеров
и режиссера также зрителей, на которых спектакль должен определенным
образом воздействовать. Во всяком случае, так считал первый великий теоретик
драмы - Аристотель. Конечно, не он один. Но я имею в виду прежде
всего формулировки Аристотеля. В его "Поэтике" сказано: "Трагедия есть
подражание действию важному и законченному (...) совершающее очищение
подобных страстей посредством сострадания и страха" (δι' ἐλέου καὶ φόβου περαίνουσα τὴν τῶν τοιούτων παθημάτων κάθαρσιν)2.
Хорошая трагедия непременно предполагает катарсис. О значении этого
термина много спорили и продолжают спорить. Я буду говорить о том,
как понимал катарсис Боккаччо, а понимал он его очень "по-декамеронов-
ски". Но сначала скажу о комедии.
Первая новелла в "Декамероне" построена как превосходный комедийный
спектакль. Это новелла о мерзопакостном нотариусе из Прато, прозванном
Чаппеллетто, который настолько погряз во всякого рода грехах,
что о нем сказано: "...худшего человека, чем он, может быть, и не родилось"
3. Сюжет новеллы изложен в заглавии: "Сер Чаппеллетто обманывает
лживой исповедью благочестивого монаха и умирает; негодяй при жизни, по
смерти он признан святым и назван San Ciappelletto" (с. 44). Основную часть
новеллы составляет диалог между притворяющимся крайне благочестивым
человеком сером Чаппеллетто и исповедующим его монахом. Роль мнимого
5
святого Чаппеллетто разыгрывает вдохновенно и на редкость артистично.
Можно сказать, что уже в первой новелле "Декамерона" появляется главный
герой эпохи Возрождения - человек-художник, человек-артист.
Анализировать эту новеллу я не стану: о ней существует огромная литература.
В книге Марио Баратто ей уделено много места. В свое время я тоже
писал о первой новелле "Декамерона", пожалуй, даже более, чем того
допускал объем монографии4. Скажу только, что помимо двух действующих
лиц спектакля в новелле существуют и его зрители. Это два итальянских ростовщика,
которых богомерзкая исповедь Чаппеллетто спасает, казалось
бы, от неминуемого погрома. В новелле сказано: "Оба брата, сомневавшиеся,
как бы не провел их сер Чаппеллетто, поместились за перегород, отделявший
их от комнаты, где лежал сер Чаппеллетто, и, прислушиваясь, легко
могли слышать и уразуметь все, что сер Чаппеллетто говорил монаху"
(с. 50).
Примечательно, что автор ксилографии к первому печатному изданию
"Декамерона" изобразил ростовщиков не только подслушивающими исповедь,
но и подсматривающими за исповедующимся сером Чаппеллетто.
Театральность и сценичность первой новеллы была очевидна даже для ее
первых читателей.
Примечательна в новелле и реакция зрителей на развернувшийся перед
ними спектакль. «Слыша исповедь его [сера Чаппеллетто] проступков, они
не раз готовы были прыснуть от смеха. "Вот так человек! - говорили они
промеж себя, - ни старость, ни болезнь, ни страх близкой смерти, ни страх
перед Господом, перед судом Которого он должен предстать через какой-
нибудь час, - ничто не отвлекло его от греховности и желания умереть таким,
каким он жил"» (с. 50).
Зрители воспринимают предсмертную исповедь Чаппеллетто как комический
спектакль. Что же касается до их оценки смысла развернувшегося на
их глазах комического действия, то тут все зависит от пунктуации5. Но очевидно
одно: зрителей если не восхищает, то, во всяком случае, изумляет человек,
до последней минуты отстаивающий свою, пусть даже крайне грешную,
человеческую индивидуальность.
Перейду к новелле, о которой как о трагическом спектакле не говорят
ни Баратто, ни, насколько мне известно, другие историки литературы. Речь
пойдет о достаточно известной и одной из лучших в "Декамероне" восьмой
новелле Пятого дня о Настаджо дельи Онести. В ней рассказывается о том,
что этот молодой человек, богатый и родовитый, безумно влюбился в дочь
мессера Паоло Траверсари, девушку, более родовитую, чем он сам, надеясь
своими деяниями побудить ее полюбить его (с. 371). Что это были за деяния,
не сказано, но представить их легко по следующей знаменитой новелле о
рыцарственном Федериго дельи Альбериги, который, дабы заслужить любовь
прекрасной дамы, "являлся на турнирах и военных играх, давал празднества,
делал подарки и расточал свое состояние без всякого удержу"
(с. 378).
6
Однако все усилия Настаджо оказались тщетными. Любимая им девушка,
"ставшая, быть может, по причине своей необычайной красоты и родовитости,
до того гордой и надменной, что и он сам не нравился ей, и ничто,
что нравилось ему" (с. 371). Настаджо подумывал даже о самоубийстве, но,
оставив такие нечестивые мысли, "много раз решался в душе" разлюбить
дочь Траверсари и даже "возненавидеть ее, как она ненавидела его"
(с. 371-372). Однако и это ему не удалось, и он принялся за старое, что, естественно,
обеспокоило его друзей и родственников, испугавшихся, что На-
стаджио уготовил себе участь Федериго дельи Альбериги. Поэтому они стали
настойчиво советовать ему "удалиться из Равенны и поехать пожить некоторое
время в каком-либо другом месте, ибо, если он так поступит, умалятся
и любовь, и траты" (с. 372). Настаджо родственников послушался. Он
намеревался отправиться либо во Францию, либо в Испанию, но, отъехав
несколько миль от Равенны, остановился в Кьясси, где, разбив шатры, "принялся
вести самую веселую и роскошную жизнь, какую только можно себе
представить, приглашая того и другого к ужину и к обеду, как то было у него
в обычае" (с. 372).
Кьясси - место дантовское. Там находилась чудесная сосновая роща,
которая создателю "Божественной комедии" напоминала цветущий лес
Земного рая. Из дантовской "Комедии", видимо, взяты и имена основных
персонажей новеллы. Перед создателем "Божественной комедии" Боккач-
чо преклонялся. Но это не мешало ему порой добродушно пародировать
"Комедию".
Глубоко погруженный в мысли о любимой, Настаджио забрел в сосняк
и там сперва услышал "страшный плач и резкие вопли", а затем "увидел бежавшую
к месту, где он стоял, через рощу, густо заросшую кустарником и
тернием, восхитительную обнаженную девушку с растрепанными волосами,
исцарапанную ветвями и колючками, плакавшую и громко просившую о пощаде
(с. 372). Колючки, которые царапают обнаженное тело девушки, подчеркивают
телесность тела. На такого рода детали Боккаччо был мастер.
Настаджо видит, что обнаженную девушку преследуют два огромных
пса, которые, настигая ее, жестоко кусают ее, и всадник на вороном коне со
шпагой в руке, "страшными и бранными словами грозивший ей смертью".
Зрелище это наполнило душу Настаджо "в одно и то же время изумлением
и испугом и, наконец, состраданием к несчастной женщине" (с. 373), и он, отломив
сук, бросился ей на помощь. Но незнакомый всадник останавливает
его, называет по имени и говорит: "Настаджо, я родом из того же города,
что и ты, и ты был еще маленьким мальчиком, когда я, которого тогда звали
Гвидо дельи Анастаджи, был гораздо сильнее влюблен в ту женщину, чем
ты в Траверсари, и от ее надменности и жестокости до того дошло мое горе,
что однажды этой самой шпагой, которую ты видишь в моей руке, я, отчаявшись,
убил себя и осужден на вечные муки. Немного прошло времени, как
эта женщина, безмерно радовавшаяся моей смерти, скончалась и за грех
своего жестокосердия и за радость, какую она ощутила от моих страданий,
7
не раскаявшись в том, ибо считала, что не только тем не погрешила, но и поступила
как следует, осуждена была на адские муки. И как только она была
ввержена туда, так мне и ей положили наказание: ей бежать от меня, а мне,
когда-то столь ее любившему, преследовать ее, как смертельного врага, не
как любимую женщину; и сколько раз я настигаю ее, столько же раз этой
шпагой, которой я убил себя, убиваю ее, вскрываю ей спину, а это сердце,
жестокое и холодное, куда ни любовь, ни сострадание никогда не в состоянии
были проникнуть, вырываю, как ты тотчас увидишь, из тела со всеми
другими внутренностями и бросаю на пожирание собакам. И не много проходит
времени, как она, по решению Господнего правосудия и могущества,
воскресает, как бы не умирала вовсе, и снова начинается мучительное бегство,
а собаки и я преследуем ее. И так бывает каждую пятницу, в этот час,
я нагоняю ее здесь и здесь же, как ты увидишь, предаю ее терзаниям; в другие
же дни, не думай, что мы отдыхаем; я настигаю ее в других местах, где
она жестоко помыслила или содеяла мне жестокое..." (с. 373-374). Сказав
все это, Гвидо дельи Анастаджи поразил девушку шпагой, вырезал из груди
ее сердце и швырнул его псам, которые его, "страшно голодные... тотчас же
сожрали" (с. 374). Однако немного спустя девушка воскресла, и снова началось
"мучительное бегство".
Тут много странного: весьма целомудренная дама угодила в ад за то, что
не покаялась в том, что не ответила взаимностью, видимо, на достаточно
грешную любовь Гвидо дельи Анастаджи. Читателю, привыкшему к шуткам
"Декамерона", это еще понять как-то можно. Но как объяснить то, что
действия, происходящие в трансцендентном аду по схемам "Божественной
комедии", разворачиваются в земной действительности, да к тому же в тех
самых местах, которые напоминали Данте земной рай?
Критики, писавшие о восьмой новелле Пятого дня, объясняли все это
тем, что Настаджо посетило видение. Однако они явно путали Боккаччо с
Якопо Пассаванти, одна из проповедей которого, видимо, дала Боккаччо
сюжетный материал, но никак не повлияла на его обработку.
В новелле Боккаччо ничто не указывает на то, что Настаджо удостоился
видения, да и он сам так не считает. Напротив, он уверен, что виденное
им - реальный факт, и именно поэтому намерен использовать его в своих
эротических или, если угодно, матримониальных целях. В новелле о Настаджо
сказано: "Он долго пребывал между страхом и состраданием (stette tra
pietoso e pauroso), но вскоре ему пришло в голову, что этот случай может сослужить
ему большую службу, так как он приключается каждую пятницу"
(с. 374).
О страхе и сострадании, вызванном у Настаджо трагической сценой из
ада, в новелле говорится дважды. Возникает впечатление, что Настаджо не
зря читал Аристотеля. Он рассчитывает превратить еженедельно повторяющийся
в сосновой роще трагический инфернальный эпизод в спектакль,
надеясь, что трагедия вызовет у любимой им девушки те самые чувства, что
и у него самого, и закончится желательным для Настаджо катарсисом.
8
Режиссировать трагический спектакль Настаджо надобности не было:
сцена была уже превосходно поставлена "свыше". Ему надо лишь позаботиться
о зрительном зале и о зрителях, что он и сделал. Настаджо попросил
своих родственников устроить так, чтобы "Паоло Траверсари с женой
и дочерью и всеми их родственниками и всеми другими" (с. 374), кого им
будет угодно взять с собой, прибыли к нему на обед в ближайшую пятницу.
Когда Траверсари приняли его приглашение, Настаджо соответственным
образом соорудил зрительный зал. "Настаджо приказал приготовить
великолепное угощение и велел поставить столы под соснами около того
места, где видел терзания жестокой женщины. Распорядившись рассадить
мужчин и женщин за стол, он устроил так, что девушка, им любимая,
была посажена как раз против того места, где было должно происходить
дело" (с. 375).
В определенный час гости Настаджо стали зрителями кровавого инфернального
действа. Несомненно, ни Софокл, ни Еврипид, ни даже Сенека
зверского убийства на сцене не допустили бы, но Джиральди Чинтио и
Шекспир, автор "Тита Андроника", не увидели бы в спектакле, организованном
Настаджо, ничего особо предосудительного. На семью Траверсари и
равеннских дам спектакль произвел то самое впечатление, на которое и рассчитывал
Настаджо. Он всех их "напугал и исполнил изумления". Об испытанном
ими сострадании прямо в новелле не говорится, но оно описывается:
"Все женщины... так горько заплакали, как будто над ними самими было
исполнено все виденное" (с. 375). И наконец, организованный Настаджо трагический
спектакль порождает желаемый катарсис. Все "жестокосердные
равеннские дамы так напугались, что с тех пор стали снисходить к желаниям
мужчин гораздо более прежнего" (с. 376).
Эта завершающая новеллу фраза - шутливая. Подобного рода шуток в
"Декамероне" много. Но не надо относиться к ним слишком серьезно. В новелле
вовсе не проповедуется адюльтер. Напротив, прежде чем пошутить,
Боккаччо пишет: вернувшись домой, любимая Настаджо девушка "не могла
дождаться времени... чтобы, сменив свою ненависть на любовь, послать к
Настаджо свою доверенную служанку, которая от ее имени попросила его
прийти в ней, ибо она готова сделать все, что будет ему по желанию. На это
Настаджо велел ответить, что это ему очень приятно, но что если она согласна,
он желает совершить это честным образом, то есть жениться на ней"
(с. 375). Девушка согласилась. Ее родители "очень обрадовались, и в следующее
же воскресенье Настаджо обручился и повенчался с ней, и долго жил
с ней счастливо" (с. 376).
Только после этого следует завершающая новеллу шутка о равеннских
дамах. Прочная и до наших постмодернистских дней дошедшая репутация
"Декамерона" как книги неприличной и чуть ли не порнографической основана
на инерции лицемерного или тенденциозно выборочного прочтения
содержащихся в ней новелл. О высоко человечной любви Боккаччо писал,
конечно, не так, как Петрарка, но не менее правдиво и поэтично.
Выше я сказал, что Настаджо дельи Онести неплохо знал "Поэтику"
Аристотеля. Это, конечно, шутка. Как известно, та часть "Поэтики", в которой
говорилось о комедии, безвозвратно потеряна. Если верить Умберто
Эко, последний ее список сгорел задолго до того, как Боккаччо начал писать
"Декамерона". Но списки той "Поэтики", которая нам известна, в средние
века существовали. Один из них держал в руках Полициано, но отложил
его в сторону как ненужный и малоинтересный. Оказался ли Боккаччо более
проницательным? Сомнительно. И все-таки параллель между знаменитым
местом из "Поэтики" и спектаклем, устроенным Настаджо, как-то уж
слишком соблазнительна. Как говорил Пушкин: "Бывают странные сближения".
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Baratto М. Realta e stile nel Decameron. Vicenza, 1971. P. 271-322. См. также: Borsellino N.
Decameron come teatro // Rozzi e Intronati: Esperienze e forme di teatro dal Decameron al Candelaio.
Roma, 1974; Staubl G. La brigata del Decameron come pubblico teatrale // Studi sul Boccaccio. 1975.
IX; Padoan G. II senso del teatro nei secoli senza teatro // Concetto, storia, miti e immagini del Medio
Evo / A cura di V. Branca. Firenze, 1973.
2 Аристотель. Поэтика // Аристотель и античная литература. М., 1978. С. 20. (Пер.
М.Л. Гаспарова.)
3 Боккаччо Дж. Декамерон / Пер. А.Н. Веселовского. М., 2003. С. 44. Далее в статье приводятся
ссылки на это издание.
4 Хлодовский Р.И. Декамерон: Поэтика и стиль. М., 1982. С. 213-283.
5 Там, где А.Н. Веселовский поставил вопросительный знак, в критическом издании "Декамерона",
осуществленном В. Бранкой, стоит знак восклицательный.
