Специальность 10.01.01 – русская литература
А В Т О Р Е ФЕ Р А Т
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Москва
2008
Работа выполнена в Отделе русской классической литературы Института мировой литературы им. А.М. Горького
Российской академии наук
Научные руководители:
член-корреспондент РАН Л.Д. Громова (Опульская)
доктор филологических наук М.И. Щербакова
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук Е.В. Николаева
кандидат филологических наук С.А. Саламова
Ведущая организация – Тверской государственный университет
Защита диссертации состоится «5» июня 2008 г. в 16.00 на заседании Диссертационного совета Д 002.209.02 по филологическим наукам в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН по адресу: 121069 Москва, ул. Поварская, д. 25а.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Автореферат разослан «29» апреля 2008 г.
Ученый секретарь Диссертационного совета,
Кандидат филологических наук О.В. Быстрова
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ
Творчество Л.Н. Толстого неизменно привлекает внимание отечественного и зарубежного литературоведения. Многообразие и универсальность связей русской классической литературы с художественно-философским наследием эпохи Просвещения отмечали ученые, философы, писатели: И.С. Тургенев, М.Н. Розанов, Р. Роллан, С.И. Гессен, Б.М. Эйхенбаум, М.М. Бахтин, а также В.Ф. Асмус, Е.Н. Купреянова, Ю.М. Лотман, П.В. Палиевский, Г.Я. Галаган[1] и др. Интерес к этой теме отечественного литературоведения не утрачивает своей напряженности. Отдельные аспекты темы затрагивались в работах Э.М. Жиляковой, Е.В. Петровской, И.В. Лукьянец, М.Б. Плюхановой, Донны Орвин[2] и др. Тщательный анализ художественных и литературоведческих трудов показал, что наследие французских просветителей Вольтера, Дидро, Монтескье и др. (кроме Руссо) в исследования или не вовлекалось, или рассматривалось фрагментарно. Обобщающих работ, в которых оценивался бы источниковедческий аспект преемственности традиций французской литературы XVIII века в творчестве Л.Н. Толстого, не существует.
Это и определяет актуальность настоящего диссертационного исследования, составляющего параллель научно-библиографическому описанию книг яснополянской библиотеки Л.Н. Толстого на иностранных языках[3], которое было подготовлено к изданию при участии автора диссертации. Введение в научный оборот дополнительных архивных источников, в том числе «Каталога книгам» М.Н. Толстой[4], уточнение недостающих библиографических данных книг французских авторов XVIII в., систематизация неучтенных помет Толстого, которые оставались вне внимания ученых, выявление новых источников творчества писателя, таких как произведения Руссо, Монтескье, Вольтера, Вовенарга, Бернардена де Сен Пьера, персидские сказки «Тысяча и один день» в переводе Пети де Ла Круа, все это позволяет по-новому осмыслить природу толстовской творческой индивидуальности.
Научная новизна данного исследования определяется системным подходом к изучению характера взаимодействия Толстого с философско-художественным наследием французского Просвещения на основе собрания книг XVIII в. яснополянской библиотеки. Суть подхода в том, что впервые предпринята попытка целостного анализа идей прогресса, совершенствования, веротерпимости, истоков учения о непротивлении злу насилием толстовской художественно-философской системы. В процессе многолетней работы de visu с книгами личной библиотеки были выявлены и введены в научный оборот неучтенные пометы Толстого, определены ранее неизвестные источники творчества, привлечены материалы мемориальных фондов Музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», архива Государственного музея Л.Н. Толстого в Москве, Рукописного Отдела РНБ.
Главное положение диссертации опирается на тезис о глубокой преемственной связи между Просвещением и философской мыслью XIX в., унаследовавшей гуманистические идеи, которые нашли продолжателей в последующем столетии среди отечественных мыслителей. Этические идеи Руссо, Вольтера, Дидро, Монтескье, Вовенарга и др. через структуру художественных и религиозно-философских произведений были восприняты и интерпретированы Толстым в художественных, религиозно-философских произведениях, дневниках, письмах, устных высказываниях.
Хронологические рамки (XVIII – нач. XX вв.) материала исследования продиктованы эпохой французского Просвещения, несущей в себе все основные ориентиры и точки притяжения: разум и чувство, цивилизация и природа, скептицизм, совершенствование, Бог и религии, веротерпимость, Провидение и случай, прогресс и др., т.е. те проблемы, которые заставляли Толстого постоянно к ним возвращаться и посвящать тем или иным аспектам этой неисчерпаемой проблематики все новые и новые произведения. Яснополянская библиотека была определяющим фактором в жизни Толстого, это не только две-три сотни книг французской литературы эпохи Просвещения – это целый духовный мир с его заповедями и законами.
Методологическую основу исследования составляют труды отечественных литературоведов, историков, философов, посвятивших свои работы различным аспектам наследия французских просветителей. Также учитывается опыт изучения эпохи Просвещения французскими учеными и писателями, такими как Поль де Ман, Андре Жид, Жерар Женетт[5] и др. Культурно-исторический анализ с элементами компаративистики позволил провести углубленное изучение французских книг XVIII века как источников творчества Толстого.
В задачи данного диссертационного исследования входят:
– аналитический обзор de visu коллекции книг XVIII в. яснополянской библиотеки Л.Н. Толстого с учетом особенностей каждого экземпляра, хронологических параметров, истории приобретения, владельческих и дарственных записей, характера маргинальных и текстовых помет, разного рода фиксаций (штампы, почтовые штемпели, экслибрисы и пр.); характеристика следов чтения Л.Н. Толстого в книгах Вольтера, Руссо, Вовенарга;
– осмысление восприятия и оценки Л.Н. Толстым художественно-философского наследия Монтескье, Вольтера, Руссо, Дидро в дневниках, письмах, устных высказываниях, а также в интерпретациях и трактовках Л.Н. Толстым идей французских просветителей в контексте его творчества;
– выявление философских и мировоззренческих созвучий, идейно-тематической общности, перекличек, аллюзий, парафраз, реплик, реминисценций, сходных коллизий в творчестве французских просветителей и Л.Н. Толстого.
Предметом исследования данной работы являются значение и роль французских книг XVIII в. яснополянской библиотеки в творчестве Толстого.
Цель изучения французских книг XVIII века яснополянской библиотеки как источников творчества Толстого состоит в воссоздании и введении в научный оборот полной, достоверной панорамы художественно-философской и этической преемственности, выразившейся в новых темах, сюжетах, мотивах, параллелях, аспектах неисчерпаемой проблематики. Собрание французских книг XVIII в. еще надолго останется источником потенциальных открытий и новых прочтений благодаря «золотому фонду» яснополянской библиотеки: книгам с пометами великого писателя.
Научно-практическая значимость настоящего исследования заключается в его источниковедческой основе. В связи с подготовкой первого академического Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого в 100 т. в Институте мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук актуальным остается вопрос об источниках творчества писателя, об уточнении известных фактов и введении в научный оборот новых. В настоящей диссертации по сравнению с предшествующими работами впервые рассмотрены пометы Толстого в «Рассуждении о науках и искусствах», в «Исповеди» и в «Исповедании веры савойского викария» Руссо, впервые системно анализируются идеи прогресса, совершенствования, веротерпимости, исследуются истоки идеи непротивления злу насилием. Содержащийся в исследовании материал, основные положения и выводы позволяют конкретизировать «звучание» того или иного мотива, анализировать «сопряжение идей», идентифицировать скрытую цитату.
Основные положения исследования прошли апробацию в четырнадцати публикациях.
Материалы работы были представлены в виде докладов на XXVI Международных Толстовских чтениях (Тула 21–25 нояб. 2000); на Международной научной конференции «Л.Н. Толстой в 1850-е годы: рождение художника» (Тбилиси 4–9 июня 2002); на Первой, Третьей, Четвертой и Пятой Международных конференциях «Лев Толстой и мировая литература» (Музей-усадьба Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», 28–30 окт. 1998, 28–30 авг. 2003: 22–25 авг. 2005 и 12–16 авг. 2007); на XXXIII, XXXIV и XXXV Международных филологических конференциях СПбГУ (Санкт-Петербург 15-20 марта 2004 г.; 14–19 марта 2005 г. и 13–18 марта 2006 г.); на «Вольтеровских чтениях» (Центр изучения эпохи Просвещения «Библиотека Вольтера» (РНБ), Санкт-Петербург 13–14 июня 2005 г.; 19 июня 2006 г. и 9–10 сент. 2007); на Международной научной конференции «XIV Ищуковские чтения» (24–26 ноября 2004); на Второй Международной научно-практической конференции «Проблемы изучения русской литературы XVIII века» (Самарский ГПУ, Самара, 1–2 окт. 2005); на Международной научной конференции «Лев Толстой и Русская Православная Церковь» (Ясная Поляна, 1–3 марта 2006 г.); на Весенних Толстовских чтениях (ИМЛИ РАН, Москва 22–23 мая 2006 г. и 23–25 мая 2007 г.); на Втором Международном Толстовском конгрессе «Л.Н. Толстой в контексте современных проблем: литературное, философское и педагогическое наследие» (ГМТ, Москва, 20–22 нояб. 2006); на II Всероссийских Гороховских чтениях «Музейные фонды: от хранения – к интерпретации» (29–30 мая 2007 г. Москва, ГМТ); на XII Межд. конгрессе века Просвещения 2–15 июля 2007 в Монпелье (Франция).
Структура и объем диссертации отражает ее цели, задачи и особенности предмета исследования. Работа состоит из введения, пяти глав, включающих семь параграфов, заключения и библиографии, насчитывающей 218 названий. Объем основного текста 253 страницы. В Приложении помещено факультативное исследование «Образ ангела в восприятии Л.Н. Толстого и Вольтера». Образ ангела рассматривается в контексте идеи предопределения в произведениях Толстого и Вольтера, сюжета об ангеле, убивающем ребенка, в «Римских деяниях», в «Прологе» и в эпизоде легенды В.П. Щеголенка.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Во Введении обосновывается актуальность избранной темы и новизна работы, ее цели и задачи, обозначены границы и хронологические рамки материала исследования. Методологическая база диссертации опирается на последние достижения отечественной филологической науки и учитывает опыт зарубежных исследователей в данной области знаний. Включенный во Введение обзор литературы вопроса раскрывает степень разработанности проблемы, глубину ее постижения, разнообразие трактовок и концепций.
Первая глава диссертации «Собрание книг XVIII века на французском языке яснополянской библиотеки Л.Н. Толстого» представляет собой аналитический обзор книжного собрания, которым на протяжении всей жизни пользовался писатель. Восстановленная история формирования этой части яснополянской библиотеки, а также ее уточненный состав дают основание говорить о знании Толстым старой книги, о соответствии энциклопедического характера собрания французских книг XVIII века яснополянской библиотеки энциклопедизму Толстого как отличительной особенности духовных интересов и характерной черты представителей русской культуры.
В сферу исследования вовлекается яснополянская библиотека как пример образцовой родовой библиотеки старого «дворянского гнезда», ее история и состав книг XVIII в. на французском языке (около 260 книг) – как источник творчества Толстого. История библиотеки начинается в конце XVIII века, она отражена в трудах Б.Л. Модзалевского, А.Е. Грузинского, В.Ф. Булгакова, С.Л. Толстого, Н.Н. Гусева, Э.Г. Бабаева, и др. Особое место занимает введение в научный оборот рукописного «Каталога книгам» М.Н. Толстой – как источника реконструкции старой части библиотеки. «Каталог книгам» дает первое представление об иностранных и русских книгах XVIII – нач. XIX вв. яснополянской библиотеки.
В рамках исследуемой проблемы рассматриваются наиболее известные книги XVIII в.: Вольтера, Руссо, Дидро, Гельвеция, Кребийона-сына, Мадам де Севинье, Бернардена де Сен-Пьера, персидские сказки «Тысяча и один день» (в переводе Пети де ла Круа), произведения детских писательниц Лепренс де Бомон и Стефани Жанлис и многих других. Репертуар научно-справочной литературы, книг по истории и географии, трудов историков с мировым именем: Саллюстия, Токвато Тассо, Иосифа Флавия, хорошо подобранной французской «Россики», большого количества словарей, энциклопедий, руководств по этикету и поведению, письмовников, трактатов по сочинительству и педагогике, знаменитых старых грамматик (напр., «Новая совершенная королевская французская и немецкая грамматика» Депеплие на параллельных языках) – все это позволяет говорить об универсальности собрания книг XVIII в., которое, впрочем, не носит библиофильского характера. Это рабочий инструментарий просвещенных читателей разных поколений старого «дворянского гнезда». Тематика книг в целом соответствует духу времени и представляет в выгодном свете разносторонние энциклопедические познания прежних владельцев библиотеки: Н.С. Волконского, Н.И. Толстого, М.Н. Толстую. В старой библиотеке изящная словесность имеет явные приоритеты у всех владельцев. Многие из них стали источниками творчества Толстого. На некоторых – пометы его рукой. Толстой знакомился с лучшими произведениями западноевропейской и древнегреческой литературы в переводах на французский язык: Метастазио, Ричардсон, Гомер. Многие французские книги XVIII в. появились в доме Толстого в связи с требованиями его творчества. Например, «Божественную экономию» (Амстердам, 1687) французского теолога протестанта Пьера Пуаре, самую старую книгу библиотеки на французском языке, прислал Н.Н. Страхов.
Вторая глава «Творческое освоение Л.Н. Толстым литературно-философского наследия Монтескье, Дидро и Вовенарга» посвящена процессу осмысления Толстым наследия названных авторов на разных этапах творчества и отражения этого процесса в философских и этических исканиях в разные периоды творчества. В рамках означенной темы рассматриваются ассоциативное отражение идей Монтескье в «Войне и мире», устанавливаются источники «Круга чтения» и сборника «Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов и максим Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье». Впервые определяется связь интереса Толстого к материалистическим идеям на основе помет в произведении Дидро «Мысли об объяснении природы».
Философское воспитание молодого Толстого началось с изучения и сравнения «Духа законов» Монтескье с «Наказом» Екатерины II. Это первое соприкосновение с политическими идеями Монтескье и проблемами государственного деспотизма и насилия отражено в «Войне и мире» ассоциативно, через реплики и оценки. Герои Толстого, как «почитатели Montesquieu», разделяют идею «принципа чести» – как основу монархии. Выделив эту мысль философа еще в первых дневниках, Толстой использует ее для характеристики своих героев. В трактате «Царство божие внутри вас» имя французского мыслителя упоминается ассоциативно, когда речь идет о государственном насилии, о заразительности милитаризации и гонке вооружений.
В 1900-е гг. в сферу интересов Толстого попали «Персидские письма» и «Размышления о причинах величия и падения римлян» Монтескье. Попутно внимание Толстого привлекло «мало замеченное и почти неизвестное собрание»[6] изречений философа в разделе: «Разные мысли» из книги «Произведения Монтескье» (Париж, 1817). Он увидел в них «свойственный Монтескье характер спокойствия и основательности» (40, 333). Изучение de visu текста изречений в вышеупомянутой книге, подтверждают, что именно они с сокращениями (37 из 101) вошли под названием «Избранные мысли Монтескье» в брошюру «Посредника»: «Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов и максим Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье» (М., 1908). Толстой – автор предисловия ко всему изданию и краткого биографического очерка о философе. Интерес к Монтескье позднего Толстого связан с просветительским направлением его деятельности, концепция которой выражена в дневнике в 1881 г.: «Необходима деятельность, цель – просвещение» (49, 49).
Проблема «Толстой и Дидро» – terra incognita отечественного и зарубежного литературоведения. Обращение Толстого к творчеству основателя энциклопедии связано с интересом к вопросам о сущности науки и искусства, об их положении в современном мире. Основная интенция Толстого состояла в выяснении роли науки и искусства. Вероятно, эти обстоятельства объясняют интерес Толстого к материалистическим идеям, определяя направление его исканий в этой сфере. В книге «Избранные сочинения» Дени Дидро (Париж, 1884) имеются следы чтения Толстого, которые остались вне внимания исследователей. Особенно много помет в «Мыслях об объяснении природы»: отчеркнуто несколько параграфов (V, VI, VII). В них речь идет о «пределах естественных наук»: «полезность через несколько столетий положит пределы опытной физике, подобно тому, как она теперь делает это с геометрией»; в параграфе VII-м отчеркнуто суждение о развитии науки и отношении к ней общества и ученых. «Выписал я себе Diderot и читал последнее время. Помните вы его “De l’interprétation de la nature”, – пишет Толстой Страхову, – первые параграфы до VII, да и далее, в особенности там, где он говорит об увлечении математикой в его время, и о том, как на ее место станут науки естественные, и о том, как и они дойдут до своего предела. И как их предел есть полезное. Все это и многое другое поразило меня правдой и новизной» (65, 276). Читая Дидро в оригинале, Толстой безошибочно находит подтверждение своим взглядам, координирует свои впечатления с Н.Н. Страховым и записывает их в дневник: «Читал Diderot о науках, о математике и естественных, физических, как он называет, науках, и о пределах их, определяемых только полезностью, – прекрасно» (52, 24). Толстой полагал, что «нет ни одного положения в науках (кроме математических), которое бы не было отрицаемо учеными же» (30, 237). Только наука, основанная на опыте, не вызывала его отрицательного отношения.
Толстой считал, что «деятельность человеческого разума» в познании мира нашла свое выражение не столько в создании философских систем, сколько в максимах, кратких изречениях, высказываниях, написанных «искренно, изящно, кратко и не подавляющих самостоятельность ума» (40, 217–218). Толстой высоко оценил афоризмы Вовенарга. По его мнению, французские писатели XVI–XVIII вв. довели жанр афоризмов «до высшей степени совершенства» (40, 217). Продолжая дидактические традиции французских моралистов, поздний Толстой перешел к просветительскому направлению своей деятельности, которую видел «в изложении мыслей вне всякого цельного сочинения» (52, 51), в ассимилировании мирового духовного опыта в виде афоризмов, максим и кратких высказываний, в котором он видел «огромное преимущество». Эта тенденция в 1900-е гг. определила его деятельность, когда в течение ряда лет он собирал высказывания великих людей, создавая уникальные сборники афоризмов и высказываний: «Мысли мудрых людей», «Круг чтения» и др. Впервые имя Вовенарга оказалось в сфере интересов Толстого в 1870 г., когда он прочел «маленькое, ясное и сильное сочинение» (48, 129) «Трактат о свободе» в парижском издании книги: «Произведения Вовенарга». В ней имеются следы чтения Толстого, оставшиеся вне внимания исследователей. Имя французского моралиста актуализировалось в 1901–1902 гг. в связи с поисками определения религии. В статье «Что такое религия и в чем сущность ее?» приведен его афоризм: «Обязательства человека перед Богом – вот что значит религия» (35, 161) из вышеупомянутой книги. Впервые на русском языке афоризмы Вовенарга появились по инициативе Толстого в 1908 г. в издательстве «Посредник»[7]. Он написал о моралисте краткий биографический очерк, частично перевел его афоризмы и отредактировал перевод М.С. Сухотина. Полюбившееся изречение Вовенарга «Великие мысли исходят из сердца» цитируется в «Мыслях мудрых на каждый день», в «Круге чтения», приводится в письмах и в устных высказываниях.
В третьей главе «Идеи Жан-Жака Руссо как источники творчества Л.Н. Толстого», состоящей из четырех параграфов, поэтапно рассмотрены параллели между произведениями Руссо и Толстого, следы чтения писателем произведений Руссо, их интерпретация в художественно-философской системе, анализируются трактовка Толстым и Руссо идей прогресса и совершенствования.
В § 1 «Толстой и Руссо: преемственность, параллели» устанавливаются типологические связи автобиографических мотивов трилогии «Детство. Отрочество. Юность» Толстого, «Исповеди» Руссо и «Исповеди» Аврелия Августина. Сфера исследования концентрируется на изучении эволюции одного из ключевых мотивов, имевшего большие последствия, мотива пережитого в детстве наказания и его отражения в творчестве Толстого.
Первое столкновение Толстого в детстве с насилием оставило в его сознании неизгладимый след. Пережитое чувство «ужаса и отвращения перед всякого рода насилием» (34, 396) стало основой идеи непротивления и одним из сквозных мотивов его творчества. Типологически сходная коллизия имеется в «Исповеди» Руссо. Оба мотива ретроспективно восходят к «Исповеди» Аврелия Августина.
Мотив наказания в творчестве Руссо и Августина не развивается. У Толстого художественная интерпретация мотива повторяется в «Войне и мире»: Наташа Ростова в диванной рассказывает брату, как ее наказали за сливы, она сидела в классной и рыдала; в «Анне Карениной»: Кити Щербацкая на немецких водах испытывает чувство, пережитое ею в детстве, когда под наказанием она была заперта в своей комнате. Мотив возрождается в черновиках статьи о телесных наказаниях «Стыдно». Он вновь переживается поздним Толстым, только теперь нет ни обиды, ни отчаяния, ни страха, ни ропота. Все чувства переплавились в доброту. История с наказанием имела большие последствия. Она заложила основу учения о непротивлении злу насилием, теоретическое обоснование которой началось с трактовки заповеди «не противься злу злом», затем изложена в таких произведениях, как «Критика догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри вас», «Закон насилия и закон любви», «Путь жизни» и др.
В § 2 «Толстой – читатель и интерпретатор Руссо» рассматривается эволюция читательского интереса Толстого к произведениям Руссо, выявляется гносеологическая общность познания мира русским и французским мыслителями; исследуется проблема соотношения разума и чувства; особое внимание уделяется анализу помет Толстого на станицах трактата «Рассуждение о науках и искусствах» и в «Исповедании веры савойского викария» в сопоставлении с идеями писателя. Анализируется категория времени, определяются типологическое сходство, прямая перекличка суждений о времени в «Исповедях» Августина и Руссо и «скрытое цитирование» в «Пути жизни».
Интенсивное взаимодействие толстовской мысли с философией французского просветителя началось в 1840-е гг. Руссо заинтересовал Толстого одним из первых. Рассуждение Руссо о нравственных преимуществах дикого состояния над цивилизованным произвело на него сильное впечатление. Толстому-читателю казалось, что «это написал он сам». Творческая встреча Толстого с Руссо напоминает знаменитые слова Монтеня, который говорит о своей дружбе с Ла Боэси: «потому, что это был он, и потому, что это был я»[8]. Прямых цитирований Руссо в произведениях Толстого нет, кроме «Круга чтения», где приведена знаменитая цитата из «Рассуждения о происхождении неравенства между людьми» (42, 52). По Руссо, неравенство порождает деградацию общественных нравов. Идеи Руссо о частной собственности как главной причине социального неравенства близки воззрениям Толстого. Они нашли свое отражение в художественных произведениях: в «Войне и мире», «Анне Карениной», в «Воскресении», в рассказе «Зерно с куриное яйцо», в трактате «Так что же нам делать?», в статье «Великий грех», в дневниках и в письмах к современникам. Основная идея всех этих текстов: «“La propriété c'est le vol”[9] останется больше истиной, чем истина английской конституции» (48, 85).
На станицах трактата «Рассуждение о науках и искусствах» имеются следы чтения, которые соотносятся с главным принципом познания мира Толстым. Так, на с. 9 «Рассуждения о науках и искусствах» отчеркнуто несколько строк, в которых идет речь об опасности скептической направленности философии просветителей, разрушающей веру в возможность возвращения естественного состояния. Для Толстого отрицание достоверности всякого познания, сомнение, скептицизм были главным принципом исследования мира в самом начале творческого пути. «Скептицизм – есть я» (1, 226), – записал он на полях в разных «Отрывках без заглавия». Николенька Иртеньев признается, что «ни одним из всех философских направлений» он «не увлекался так, как скептицизмом»[10]. Собственная непрестанная внутренняя борьба Толстого с сомнением отразилась в образе Левина, для которого поиски обновления жизни сопрягаются с сомнением в веру в Бога, в любовь Кити. Поздний Толстой сомневается даже в своей излюбленной идее единения: «Признать смысл жизни, как я делал это прежде, в прогрессе – единении существ, опять нельзя, потому что опять всякое единение в виду бесконечности пространства и времени есть ничто» (55, 4). Психологии Толстого свойственны творческие сомнения, которыми наполнены его письма современникам: H.H. Страхову, П.H. Свистунову, М.Е. Салтыкову-Щедрину и др.
Толстой очень любил трактат Руссо «Эмиль, или О воспитании», особенно его IV часть: «Исповедание веры савойского викария», в которой изложена теория «естественной религии» без догматов. Он много раз его перечитывал, особенно в молодые годы, затем в 1900-е гг., в связи с подготовкой его к печати в «Посреднике». Многочисленные следы чтения Толстого в «Исповедании веры» известны лишь узкому кругу специалистов. Основной корпус помет на страницах 84–113 составил текст «Савойского викария», изданный в «Посреднике» в 1903 г. в переводе А.А. Русановой. Редакторская правка Толстого в издании не отражена. Отрывок из «Исповедания веры» под названием «Откровение и разум» вошел в «Круг чтения».
Толстой всегда мечтал «написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека, то, что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо» (53, 187). В связи с вышесказанным, обращают на себя внимание следы чтения Толстым «Исповеди» Руссо, где речь идет о непрерывной, изменчивой природе чувств, о непостоянстве счастья, о невозможности найти прошлое: «Страшная призрачность человеческих отношений! Она [мадам Варанс] приняла меня как всегда с сердечной добротой, которая могла исчезнуть только вместе с нею: но я приехал, надеясь найти прошлое, а его не было, и оно не могло возродиться»[11]. Эта же мысль повторяется в «Прогулках одинокого мечтателя»: «Все на земле – в беспрестанном течении. Нет ничего, что сохраняло бы прочную и устоявшуюся форму, и наши привязанности, направленные на внешние предметы, неизбежно проходят и меняются, как они. Всегда опережая нас или оставаясь позади, они напоминают о прошлом, которого уже нет, или предвосхищают будущее, которому часто не суждено наступить; нет на земле ничего надежного, к чему сердце могло бы привязаться. Потому-то мы и не знаем иных наслаждений, кроме преходящих; что же до длительного счастья, то сомневаюсь, чтобы оно было людям известно»[12]. В яснополянской библиотеке имеется парижское издание «Исповеди» Августина[13] с пометами Толстого в гл. XXVIII. При сравнении суждения о времени (выделено курсивом) Руссо с трактовкой времени в «Исповеди» Августина видна прямая перекличка текстов: «Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? Каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит. Наше внимание длительно, и оно переводит в небытие то, что появится. Длительно не будущее время – его нет; длительно не прошлое, которого нет; длительное прошлое это длительная память о прошлом»[14]. Органично и творчески переработанные, и потому не подписанные именем Августина, эти мысли о времени приведены в «Пути жизни» в главе XXI: «Жизнь в настоящем»[15].
В § 3 идея прогресса в восприятии Толстого впервые целостно рассматривается в художественно-философской системе, в дневниках, письмах и устных высказываниях в сопоставлении с оценкой культуры Руссо, как показатель деградации человека на основе «Рассуждения о том, способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов»; прослеживается эволюция восприятия идеи прогресса от юношеского восторга и полемики с философом в первых философских опытах до критического анализа почти всех основных теорий прогресса XIX в. вплоть до отрицания всякого прогресса, не отвечающего требованиям нравственности.
В эпоху глубокой веры в прогресс Руссо выдвинул тезис, что прогресс наук и искусств приносит вред, ведет к деградации общественных нравов. По Руссо, просвещение вредно, культура – ложь и преступление. Критика Руссо цивилизации получила поддержку в мировоззрении Толстого, который был беспредельно чувствителен к вопросам нравственности как самым важным и вечным. Он сдержанно относился к науке, к ученым, к цивилизации. Вслед за Руссо, он видел противоречие социального и научного прогресса, опасался накопления знаний без учета того, приносят ли они благо человеку. Идея прогресса в восприятии Толстого диалектична, текуча, она развивалась во времени. Восторженное восприятие идеи прогресса не помешало его полемике с философом в первых философских опытах. В педагогических статьях критически проанализированы почти все основные теории прогресса XIX в. Сомнения в ценностях цивилизации во время путешествий в Европу существенно подорвали веру Толстого в прогресс. Такая же участь постигла веру в науку. Скептицизм к господствующим в это время в науке позитивистским, эмпирическим теориям познания выразился в критике всех современных концепций прогресса: Мальтуса, Маколея, Бокля, Кидда, Спенсера и др. В годы создания «Войны и мира» восприятие прогресса Толстым звучит резонансом с Руссо. Впоследствии, руссоистская концепция прогресса в интерпретации Толстого претерпела идеологическую «переакцентуацию». Руссо отрицал науку, Толстой – ложную науку; Руссо отвергал искусство, Толстой – ложное искусство, т.е., безрелигиозное искусство, не отвечающее требованиям нравственности; Руссо отрицал цивилизацию, Толстой – лжехристианскую цивилизацию.
В результате исканий Толстой приходит к выводу, что «причиной движения вперед человечества» являются «религии», т.е., то, что он называет «новым пониманием смысла жизни». По Толстому «религии не только не мешали прогрессу», но именно в них надо искать «причину и направление каждого шага вперед человечества на пути движения к добру и единению». В трактате «Что такое искусство?» из определения прогресса он выводит понятие истинного искусства. По Толстому, религиозное сознание заключается в братской жизни всех людей, в любовном единении людей между собой. Размышления о социальном прогрессе укрепили Толстого в мысли о том, что человечество ни физически, ни духовно не становится здоровее. Отсюда его идеализации патриархального быта. На эту тему написан рассказ «Зерно с куриное яйцо» (1886), идея которого, об «уходе от естественной жизни», перекликается с призывом Руссо «Назад, к природе!», т.е. к тому, что соответствует требованиям «совершенной» природы человека.
В рамках обозначенной темы выявляется многообразие идей, тем, мыслей и мотивов, которые привлекли Толстого в «Рассуждении о науках и искусствах» Руссо. Например, мотив книгопечатания. О том, приносит ли книгопечатание благо людям, речь шла еще в статье «Прогресс и определение образования». Культурные ценности он ставил в зависимость от степени их доступности простому народу. Выгоды от книгопечатания для народа он не видел. Точка зрения Толстого на книгопечатание изложена в «Предисловии к роману В. фон Поленца “Крестьянин”» (1901), в легенде «Разрушение ада и восстановление его» и др. Вся совокупность суждений Толстого о прогрессе: генезис от детской веры в Бога к вере в прогресс, затем разочарование в нем из-за несостоятельности теории прогресса в объяснении смысла жизни. В результате исканий Толстой приходит: 1-е, к убеждению, что истинный прогресс это прогресс нравственного совершенствования; 2-е, что основанием прогресса человечества является «религиозное сознание», т.е. нравственное сознание.
В § 4 трактовка идеи совершенствования Толстым и Руссо рассматривается с позиций целостности – от этических воззрений созвучных писателю философов Руссо, Канта и др., до широкой панорамы ее воплощения в художественных образах (Николенька Иртеньев, Левин, кн. Касатский, Нехлюдов) и в философски насыщенных дневниках последних лет.
Русский критический реализм в лице Толстого выдвинул главные концепции XIX века. Ввиду несовершенства мира и человека выход для личности – это непротивление злу насилием и совершенствование. Идея совершенствования одна из главных структур, организующих художественный и философский мир Толстого. В эволюции этой идеи прослеживаются два периода, первый – период созвучия с Руссо, с Кантом и с Фихте до Шопенгауэра, во второй – структура совершенствования наполнилась ярким религиозно-философским содержанием: христианской моралью, которая систематизировалась в заповедях Нагорной проповеди, когда Бог и религия стали играть главную роль в философии Толстого. Проблемы этики выдвигаются на первый план, с ее позиций оценивается литература, философия, наука, искусство. По Руссо, способность к совершенствованию заложена в человеке природой. Любовь и сострадание – основа совести. Она побуждает человека к моральному и к интеллектуальному совершенствованию. Бог наделяет человека свободой воли, поэтому человек отвечает за свое поведение. По мысли Толстого, «из сознания истинной жизни» вытекает то, что составляет основу всех добродетелей – любовь» и «из этого же сознания вытекает самоотвержение, воздержание, бесстрашие, вытекает усиленное, уясненное требование того, что мы называем совестью» (54, 184). Толстой пребывал в постоянном поиске определения совести: «Совесть есть не что иное, как совпадение своего разума с высшим» (54, 28). Вслед за Руссо, Кантом и Фихте Толстой признает врожденность нравственных идей. «Стремление к совершенствованию не есть предписание разума, а есть свойство, прирожденное человеку» (55, 93–95).
Идея совершенствования воплощена в художественных образах: Николенька Иртеньев (был убежден, что если человек будет постоянно совершенствоваться, «тогда исправить все человечество, уничтожить все пороки и несчастия людские» будут «удобоисполнимой вещью»[16]; Левин (повзрослевший Николенька) в процессе духовных поисков и терзаний открывает, что жить «по-Божьи», значит следовать своей совести; князь Касатский («Отец Сергий»), что бы ни делал, достигал «совершенства и успеха» (31, 7) во всем. С наибольшей полнотой идея нравственного совершенствования воплотилась в образе Нехлюдова, а последний роман Толстого – это роман о торжестве чистой совести. «Воскресение» построено на излюбленном просветителями приеме, когда герой предстает носителем какой-нибудь доктрины, концепции, учения, тезиса, идеи. Этот роман – это синтез просветительства и Евангелия. Идея совершенствования предопределена евангельским заглавием и эпиграфом из Евангелия от Луки: «Ученик не бывает выше своего учителя; но и усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его» (Лук. 6, 40). Идея совершенствования – принадлежность не только художественных произведений, но и трактатов, которые всегда непосредственно связаны с художественным творчеством, она как отражение постоянных исканий выразилась в письмах, но наиболее ярко – в философски насыщенных дневниках последних лет.
Идея совершенствования исследуется в характерной для толстовского мировоззрения сопряженности настоящего, прошлого и будущего времени. «Совершенствование, увеличение духовной силы, освобождение от тела, приближении к Богу совершается только в момент настоящего. Прошедшее не существует, оно только материал [для] совершенствования. Будущего не должно быть для разумно живущего человека. Есть только настоящее, в котором я могу совершать свойственное мне дело жизни. Что выйдет из этого, мне не дано знать» (56, 156–157). То есть, то, что выйдет из дела совершенствования, «не дано знать» ни «для мира», ни для души. «Только тогда истинная радость добра, когда ничего за это не получается» (56, 157). «Ничего не будет. Все есть. Если живешь добро, сейчас есть все то благо, какого можешь желать. А какая свобода и сила, когда вся жизнь в настоящем» (56, 157). Эта мысль Толстого сопрягается с рассуждениями о прошлом, настоящем и будущем времени из «Исповеди» Аврелия Августина, которые были очень близки Толстому. По Августину время существует только в душе. Прошлое – в памяти; будущее – в ожидании. По Толстому, совершенствование связано с категорией времени: если «есть только настоящее», то и совершенствование возможно только в настоящем[17]. Многие суждения о совершенствовании появлялись как отклик на прочитанное. Так, на Толстого произвела хорошее впечатление книга французского социолога-утописта Auguste Guyard «Les Droits, les devoirs et les constitutions au point de vue de la destinée humaine»[18] (Париж, 1842). Он оставил сочувственную запись в дневнике: «Читал прекрасную книжечку Guyard. У него есть: цель жизни – благо, средство к совершенствованию, орудие – любовь» (52, 138).
В эпилоге «Войны и мира» Толстой говорил, что «поступки человека вытекают из его прирожденного характера и мотивов, действующих на него. – И спрашивал. – Что такое есть совесть и сознание добра и зла поступков, вытекающих из сознания свободы? вот вопрос этики» (12, 325). Из ответов на этот вопрос за многие годы беспрерывных поисков перед нами выстраивается поток феноменов («единиц мышления» по Гуссерлю) идеи совершенствования, в котором отражен сложный, незавершенный, во многом практически незавершимый, открытый процесс мышления Толстого.
Четвертая глава «Художественно-философская система Вольтера как источник творчества Л.Н. Толстого» состоит из трех параграфов, которая включает в себя такие ключевые проблемы, как проблемы разума и веры, веротерпимости и единой основы всех религий; рассматривается восприятие Толстым образа Вольтера и осмысление его феномена. Расположение в параграфах материала подчинено цели целостного анализа восприятия Толстым творчества Вольтера.
В § 1 «Творчество Вольтера в оценке Толстого» устанавливаются вольтеровские цитаты, выделяются мотивы милосердия, случая, Провидения, Предопределения в соотнесенности с творчеством Вольтера, определяются источники интертекстуальных связей: аллюзии, реминисценции, парафразы в произведениях Толстого.
Проблема восприятия Толстым творчества Вольтера в отечественном и зарубежном толстоведении исследователями не затрагивалась. Разве что их имена упоминаются мимоходом в одном контексте в работах Н.Н. Страхова, письмах В.В. Стасова, в трудах философов русского зарубежья – Л. Шестова, С.Л. Франка, С.И. Гессена, в монографии П.Б. Заборова[19]. Интерес к личности и творчеству Вольтера в России в первую половину XIX в. был традиционным. Именно поэтому большинство книг Вольтера Толстой прочел «очень молодым» (23, 2). «Война и мир» наполнена вольтеровскими реминисценциями, афоризмами, шутками и парафразами. Например, шутка одного офицера: «Если бы не было Багратиона, il faudrait l’inventer» (10, 15) – это парафраза известного высказывания Вольтера: «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать». И ее повторение в 1908 г. уже в другой версии: «Если бы Черткова не было, его нужно было бы выдумать» (89, 99–100). Вольтеровские афоризмы собраны в «Круге чтения», они использовались в повседневных беседах. Устанавливается, что между трагедией Вольтера «Альзира, или Американцы» и «Войной и миром» существует прямая текстуальная связь в виде цитирования, что позволяет считать трагедию Вольтера, главная идея которой – идея прощения врагам, одним из источников «Войны и мира». В одном из вариантов этой книги процитирован отрывок из «Альзиры», где речь идет о милосердии к врагу. Происходит осмысление реальной ситуации войны 1812 г. через литературную. Мотив цитаты: «жалеть и простить», прочитывается в образе «русского, доброго, круглого», всепрощающего солдата Платона Каратаева; в образе Кутузова, призывающего щадить отступающих французов; в жалости и сострадании Пети к пленному мальчику; в спасении Пьером жизни капитана Рамбаля. Мотив милосердия стал центральным в «Войне и мире» не только в сфере войны и военных персонажей, но и в мирном течении жизни. Мотивы милосердия, жалости, сострадания как особенность души человеческой – это повторяющийся устойчивый ключевой лейтмотив художественного, духовного и реального мира Толстого.
В параграфе уточняется также сложный, видоизменяющийся историко-культурный фон возникновения в России интереса к личности и писаниям Вольтера, начиная с 1870-х гг. В связи с работой над списком 100 лучших книг в круг чтения Толстого в 1889 г. попала одна из лучших повестей Вольтера «Задиг, или Судьба». Таким образом, в сферу его интересов вновь попадает проблема судьбы, Предопределения, случая, веротерпимости. В «Задиге» обосновывается одна из типичных идей Просвещения – идея единой основы всех религий. Такая точка зрения присуща мировоззрению позднего Толстого. Он полагал, что «сущность всех вер одна и та же, все веры различны во внешности, на поверхности, но все ближе сходятся по мере углубления» (55, 237; 238). Уточняется главная особенность философско-художественной системы Толстого – настойчивая повторяемость найденных мотивов, тем, идей. Его мысль постоянно в движении. Идея единой основы всех религий повторяется в статьях «О верах», «Что такое религия и в чем сущность ее?», трактате «В чем моя вера?», в «Суратской кофейной», в дневниках, письмах современникам.
В той непревзойденной полноте высказанных Толстым суждений по всем проблемам мироздания, идея фатализма (Провидения, Предопределения, добра и зла (теодицея), судьбы, свободы воли) была постоянным предметом его размышлений. XVIII век решает эту проблему в сфере этики, в философии она неразрешима. Воззрения Толстого на Провидение перекликаются с позицией Вольтера, Руссо, Канта. Провидение, по Толстому, «неопределенная, непостижимая сила», которую нельзя «выразить словом», «великое все или ничего» (13, 527). Исторические законы в понимании Толстого имеют столь же неизбежный характер, как и законы природы. Случайные, с точки зрения исторической науки, события Толстой объяснял неполнотой наших знаний, а деление на гениев и толпу – неверным пониманием причин и следствий. В противовес традиции XVIII в. в трактовке случайности, отвергая роль случая в истории, Толстой полагал, что «слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего, и потому не могут быть определены» (12, 238). В эпилоге «Войны и мира» пародируется абсолютизация случайности на примере истории жизни Наполеона по «принципу лейтмотивного построения». Мотив, в данном случае феномен случайности, однажды возникнув, повторяется множество раз, всякий раз выступая в новом биографическом контексте, в новых очертаниях, иногда в сочетании с другими мотивами. «Случайность[20], миллионы случайностей дают ему (Наполеону – А.П.) власть Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющихся ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть: случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть» (12, 242) и т.д.
Идея Провидения, вставшая с особой остротой перед мыслью Толстого в «Войне и мире» и исследуемая на грандиозном материале судеб и событий европейских наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 г., прочитывается в сказке «Царский сын и его товарищи» и в басне «Галчонок» из «Русских книг для чтения» (1874–1875) к «Азбуке». Эти сказки заимствованы, творчески переработаны, и, скорее всего, переведены самим Толстым с французского языка из книги персидских сказок «Тысяча и один день», в переводе Пети де Ла Круа[21].
От Просвещения Толстой унаследовал безмерную веру в разум, будучи предрасположен к этому от рождения. Но он идет дальше. Сознание его синкретично: он соединяет разум и чувство, между которыми нет пропасти. Разум и чувство (любовь) как неотъемлемое свойство человеческой души были постоянными объектами художественно-философского исследования Толстого. Герои Толстого обретают веру через чувство. В трактате «О жизни» он пишет, что «разум есть та единственная основа, которая соединяет всех нас живущих, в одно» (26, 348). Человек живет разумом и любовью, – говорит Толстой, – т.е. тем, что «единит людей». «Разум единит людей тем, что приводит их к единству; любовь – тем, что влечет к соединению со Всем» (55, 65). Все – это Бог, а «Бог – есть любовь» (25, 25). Вера, подобно врожденным идеям, бессознательно присуща каждому человеку. Обретение веры Левина происходит через сердце (чувства). В романе «Анна Каренина» во время родов Кити, он открывает в себе веру в Бога: «Господи, помилуй! прости, помоги! – твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу» (19, 286). В небольшом отрывке из повести «Микромегас» Вольтера, принимавшего близко к сердцу общественные беды, особенно войны и всякого рода нетерпимость, Толстой нашел яркую иллюстрацию и подтверждение своим собственным умозаключениям о ненужности, жестокости, безнравственности и дикости войны. И цитирует его как эпиграф в статье «Одумайтесь!», позднее в статье «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии», дважды включает его в сборники «Круг чтения» (42, 82–83) и «На каждый день» (44, 100–101). А 29 сент. 1906 г. по свидетельству Маковицкого, он «читал вслух о Микромегасе из "Круга чтения”».
В § 2 трактовка идеи веротерпимости рассматривается в сопоставлении статьи «О веротерпимости» Толстого и «Трактата о веротерпимости» Вольтера; устанавливаются одни и те же евангельские источники восприятия Толстым и Вольтером идеи веротерпимости. Типологическое единство анализируется в неразрывной связи с проблемами политической свободы, свободы совести.
В XVIII в., «веке разума», самым последовательным критиком религиозного фанатизма и защитником веротерпимости был Вольтер. Он обладал волей к веротерпимости и «едва ли не главная его заслуга перед человечеством»[22] заключается в том, что в начале XVIII в. он придал новую моральную значимость этой идее, отыскав ее в философии Локка, в истории Генриха IV, Петра I, в России в царствование Екатерины II, в философии деизма. Вольтер и Толстой следовали исходной идее эпохи Просвещения – идее разума. Кондорсе говорил, что девизом Вольтера был «разум и терпимость»[23]. Толстой также полагал, что «человеку дано прямо от Бога только одно орудие познания себя и своего отношению к миру: это – разум» (67, 275). По мнению С.Н. Булгакова, Толстой «является беспримесным представителем просветительского рационализма»[24]. Борьба Вольтера за разум отражена в «Трактате о веротерпимости» (1763). Спустя почти двести сорок лет Толстой написал статью «О веротерпимости» (1901), за это время идея веротерпимости из утопии XVIII в., превратилась в утопию XIX в., затем XX в. Толстой это сознавал, но от борьбы не отказывался.
В основе вольтеровской и толстовской концепции веротерпимости лежит, во-первых, евангельская заповедь «люби врагов своих», которая проходит лейтмотивом через все их творчество. Они оба верили в спасительную силу сострадания, милосердия, братской любви к ближнему. По Вольтеру, милосердие является основой веротерпимости. Во-вторых, Вольтер и Толстой следовали исходной идее эпохи Просвещения – идее разума. В мировоззрении Толстого идея толерантности, терпимости, веротерпимости, милосердия концептуализирована, является имманентной, основополагающей. Это проявлялось в признании равенства или уважения других, например, крестьян, которых он освобождал от крепостного рабства; в отказе от доминирования, от насилия; в «крайнем соболезновании всему народу и всем угнетенным» (24, 977); в деятельной помощи раскольникам, староверцам, духоборам, молоканам и другим бедствующим сектантам; в сочувствии политическим жертвам; в понимании того, что милосердие составляет основу почти всех религий; в разделении просвещенской концепции единой основы всех религий; в обращении к этическому наследию эпохи Просвещения.
У Вольтера было реноме защитника «страждущего человечества», у Толстого – адвоката 100-миллионного русского крестьянства. Как видим, между Толстым и Вольтером имеется широкая зона согласия по важнейшим проблемам: оба отстаивали личную свободу, взывали к свету истины, верили в разум, отрицали церковь, догматы и церковную софистику. Словом, Толстой обладал деятельной волей к веротерпимости в той же степени, как и Вольтер. Разгадка поразительного влияния Вольтера и Толстого – «в необыкновенной способности отзываться на вопросы, волновавшие современное им общество» (Н.И. Стороженко). В толстовской концепции веротерпимости отражены основные евангельские ценности: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». Проблема веротерпимости затронута в статье «О верах» (1886), где говорится, что вера «записана и во всех разных книгах вер всех народов и всегда одна и та же записана в сердце каждого человека» (26, 573). Вопрос веротерпимости в России и в мире был актуален всегда, в нач. XX в. кризис идей веротерпимости и толерантности вызвал ряд статей Толстого на эту тему. Политическая трактовка веротерпимости или свободы совести с достаточной полнотой изложены в статьях «Царю и его помощникам», «О веротерпимости». Политическим фоном ее появления было «Определение Святейшего синода» (20–22 февр. 1901). Толстой был далек от отрицания религии «в самом ее существе». Как и Вольтер, он не принимает религиозную догматику, но верит в Бога как в «хозяина», пославшего человека в жизнь в качестве «работника» и сообщившего ему учение о нравственности. Этика Толстого деятельна. Он считал, что «необходимо проповедовать людям любовь равную ко ВСЕМ, к неграм, диким, к врагам, потому что не проповедуй этого, не будет и не может быть освобождения от зла, будет самое естественное: свое отечество, свой народ, защита его, войско, война» (58, 6). В начале жизни Толстой уверовал в разум, в конце своего пути разочаровался в нем. 31 марта 1908 г. он оставил в записной книжке: «Я прежде думал, что разум есть главное свойство души человеческой. Это была ошибка, и я смутно чувствовал это. Разум есть только орудие освобождения, проявление сущности души – любви» (56, 323).
§ 3 «Осмысление Толстым феномена Вольтера» посвящен рассмотрению проблемы непрерывно эволюционирующего в сознании Толстого образа Вольтера, воспринимаемого в широком контексте культурно-исторических традиций.
Все написанное Вольтером: сатирическая лирика, памфлеты, драматургия, философская и научная проза, – увлекательно, остроумно, отличается изяществом стиля. Как замечательный стилист и продолжатель традиции классицизма, в восприятии Толстого он стоит в одном ряду с Корнелем и Расином. В вариантах к статье «О Шекспире и драме» Толстой признавался, что «смолоду был очень впечатлителен к поэзии», что «всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах», «ценил Корнеля, Расина, даже Вольтера», что «поднятый тон этих драм оставлял» его холодным, но он «не мог не любоваться изяществом языка» (35, 561).
Интерес к Вольтеру молодого Толстого обуславливался дворянской читательской традицией, впоследствии – этической созвучностью собственным настроениям и взглядам. В этом свете наиболее близкими себе мыслителями Толстой считал Руссо, Вольтера, Канта, Лихтенберга и говорил, что это «лучшие души и умы человечества по разрешению вопросов жизни» (78, 59).
Толстой высоко ценил идейное наследие французских мыслителей эпохи Просвещения за то, что они, как сказал Кант, «могли надежно и хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии»[25]. Особенно высоко он ценил Вольтера и считал его великим мыслителем. Часто упоминал его имя в одном ряду с величайшими мыслителями Франции, таких глубоких, «как Паскаль, Гюго»[26].
Образ Вольтера-философа в восприятии Толстого диалектичен и претерпел эволюцию от деизма к атеизму. Вольтер признавал Бога как мировой разум, создавший мир, давший ему законы и движение, стоящего вне мира. Он верил в идею «верховного разума», т.е. был сторонником деизма, особой «философской» религии. По Вольтеру, вера дает нравственное содержание, поэтому человек должен склоняться более к вере, чем к неверию. Чрезвычайно чувствительный к этическим вопросам Толстой в статье «Религия и нравственность» писал, что «самые передовые люди, если и не отвергали католичество, протестантство и православие, как это делали энциклопедисты конца прошлого столетия, то никто из них не отвергал того, что религия вообще была и есть необходимое условие жизни каждого человека. Не говоря о деистах, как Бернарден-де-Сен-Пьер, Дидро и Руссо, Вольтер» (39, 5).
Именно от Просвещения Толстой унаследовал безмерную веру в разум, будучи предрасположен к этому от рождения. Девизу Вольтера: «Имей смелость мыслить самостоятельно» он следовал всю жизнь. Сам он обладал этим даром в полной мере и уже с юных лет мыслил самостоятельно. «С дерзостью, составляющей отличительный характер» этого возраста, он «приступал к предмету без малейшего страха» (2, 286–287). Независимость мысли он высоко ценил в других.
Едва ли не главной особенностью Просвещения является критика религии с точки зрения разума и здравого смысла. Со времен «Философских писем» имя Вольтера стало синонимом безбожия, вольнодумия, неверия, его воззрения на религию сближали с атеизмом французских материалистов. Борьбу Вольтера с суевериями, с нетерпимостью католичества многие принимали и принимают за атеизм. Из-за неприкрытого неприятия религии за Вольтером еще при его жизни в Европе и в России закрепилась репутация безбожника и атеиста. А то, что он говорил, что борется не против веры, но против суеверий и предрассудков, не против религии, но против церкви, последующие поколения этой тонкости уже не различали[27].
В Европе и в России господствовало и господствует мнение, что Вольтер величайший безбожник и атеист. Так Луначарский считал Руссо «уже террористом», а «Вольтер и Дидро были не только провозвестниками грядущей революции, но прямыми своеобразными выразителями буржуазии»[28]. Поздний Толстой однажды оговорился и назвал Вольтера «полным атеистом»[29]. И сам не избежал подобной рецепции. Диалог о том, атеист Толстой или нет, продолжается по-прежнему, так как в общественном сознании критика церкви закрепляется как безбожие и атеизм. Разумеется, такой подход к религиозным взглядам Толстого относителен. Вольтер и Толстой суть атеисты, это скорее факт нашего сознания, а не истины.
В последние, самые мучительные годы жизни, когда разлад в семье достиг предела и требовал решения, Толстого интересовали личность фернейского патриарха, обстоятельства его жизни в Ферне и смерти в Париже. Он был в курсе биографических подробностей последних дней Вольтера, особенно остро воспринимая его отказ от причастия и его последние слова из Евангелия: «не ненавидь врага твоего». Обстоятельства смерти Вольтера чрезвычайно волновали Толстого.
В пятой главе «Восприятие Л.Н. Толстым творчества Бернардена де Сен-Пьера» в контексте исследуемой проблемы рассматриваются разные этапы обращения писателя к книгам Бернардена де Сен-Пьера: от «Поля и Виргинии» в период становления в связи с потребностью «чистоты нравственного чувства» до перевода с французского рассказа «Суратская кофейная» для подтверждения идеи о единой основе всех религий в годы религиозно-нравственных исканий.
Современному читателю имя предшественника романтизма Жака Анри Бернардена де Сен-Пьера (1737–1814), писателя второго ряда (mineur) и последователя Руссо, мало что скажет. В лучшем случае вспомнится роман-идиллия «Поль и Виргиния», которым когда-то зачитывались русские читатели в конце ХУШ – нач. XIX вв. В начале 1850-х гг. Толстому понравился роман «Поль и Виргиния» о трогательной дружбе и нежной любви двух молодых людей, выросших на лоне природы, не знающих развращенных нравов цивилизации. Это подтверждают обширные выписки-цитаты в дневнике. В 1887 г. писатель перевел с французского языка небольшой рассказ Бернардена «Суратская кофейная». Глубокие мысли, лежащие в основе этого рассказа, были близки Толстому: веротерпимость и идея единой основы всех религий. За перевод он взялся со всеми мыслями и тревогами, которые заботили его во время работы над трактатом «О жизни» (1886–1887). Литературная традиция связывает его обращение к «Суратской кофейной» с деятельностью «Посредника». Творческая история «Суратской кофейной», переведенной меньше, чем за неделю, весьма проста. Она отражена в письмах В.Г. Черткову. Перевод отличается «ясностью, простотой и краткостью». Он появился в печати не в «Посреднике» (из-за цензуры), а в январском номере «Северного вестника» в 1893 г. и впоследствии был включен в «Круг чтения». После его выхода в печати в «Посреднике» в 1908 г. под заглавием «Бог один у всех» появились переводы «Суратской кофейной» на нидерландский, словацкий, на идиш и на татарский языки, на титульных листах этих книжечек стояло: «Соч. Л.Н. Толстого». Толстой не был причастен к этому недоразумению. Превратности перевода и издания этого французского рассказа на иностранные языки с русского могут служить примером того, что в теории литературы называется sui generis[30], когда переводное произведение начинает жить самостоятельной жизнью: русский перевод с французского языка стал источником переводов на другие языки. Хронологический диапазон упоминаний имени Бернардена де Сен-Пьера от 1851 до 1908 гг. достаточно большой. В этих упоминаниях важно то, что сочувственный тон отзывов не меняется, ни когда Толстой читает «Поля и Виргинию», ни когда работает над переводом «Суратской кофейной».
В Заключении подводятся итоги исследования. В итоге аналитического обзора коллекции книг XVIII в. яснополянской библиотеки стало бесспорно, что интерес Толстого к французской литературе XVIII в. с ее просветительскими идеалами и опорой на разум, начиная со времени становления, никогда не терял своей напряженности. Писатель в течение всей жизни обращался к наследию просветителей под воздействием творческих индивидуальных импульсов или под влиянием культурно-исторических факторов, или в связи с потребностями творчества, или с необходимостью утверждения в своих собственных выводах на основе диалога с эпохой Просвещения.
Французские писатели-энциклопедисты вдохновили писателя искать свой собственный независимый путь постижения философских, морально-нравственных и социально-политических проблем. Просветительские идеи развивались в интерпретирующем восприятии Толстого в новый материал и новые темы и сюжеты. Он переводил на русский язык французских энциклопедистов, их предшественников (Вовенарг) и последователей (Бернарден де Сен-Пьер), писал биографические очерки и предисловия к изданиям их произведений. Безусловно важным является анализ читательских помет писателя на книгах Руссо, Вольтера, Дидро, Монтескье и др. как достовернейший источник эволюции восприятия Толстым идей XVIII в.
Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:
1. Образ ангела в восприятии Л.Н. Толстого и Вольтера // Вестник Томского государственного университета. 2007. № 299 (Июнь). С. 27–30.
2. Книги Вольтера в библиотеке Л.Н. Толстого // XXIII Толстовские чтения. Тула, 1997. С. 66–69;
3. Лев Толстой и Дени Дидро // XXIV Международные Толстовские чтения. Тула, 1998. С. 72–75;
4. Русские переводы «Суратской кофейной» Бернардена де Сен-Пьера (Н.М. Карамзин и Л.Н. Толстой) // Л.Н. Толстой и А.С. Пушкин. Тула, 1999. С. 270–282;
5. Книги Жан-Жака Руссо в яснополянской библиотеке Л.Н. Толстого // Толстовский сборник -2000: Материалы XXVI Международных Толстовских чтений. Тула, 2000. Ч. 2. С. 303–314;
6. Собрание книг XVIII века в библиотеке Л.Н. Толстого // Яснополянский сборник 2000. Тула, 2000. С. 288–307;
7. Восприятие Л. Н. Толстым творчества Бернардена де Сен-Пьера // Толстой и о Толстом. М., 2002. С. 153–165;
8. Мне кажется, что это написал я сам» (Л.Н. Толстой и Жан-Жак Руссо: источники творчества, параллели) // Л.Н. Толстой 1850-е годы: рождение художника. Тула, 2003. С. 69–77;
9. Л.Н. Толстой – читатель Вольтера // Толстой – это целый мир. М., 2004. С. 61–75;
10. К проблеме «Лев Толстой и Вольтер» // XXIII Межд. филологическая конференция 15–20 марта 2004 г. Вып. 23: История зарубежных литератур. Ч. 3. СПб.: СПбГУ. Филолог. фак., 2004. С.36–38;
11. Образ Вольтера в восприятии Л.Н. Толстого // О литературе, писателях и читателях. Тверь, 2005. Вып. 2. С. 159–168;
12. К «Проблеме Л.Н. Толстой и Ж.-Ж. Руссо» // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. СПб.; Самара, 2005. Вып. 11. С. 335–347;
13. Л.Н. Толстой и Ж.-Ж. Руссо: идея совершенствования // Лев Толстой и мировая литература. Тула, 2007.С. 269–286;
14. Лев Толстой о веротерпимости // Лицей на Пушкинской. Тула, 2006–2007. С. 156–161.
[1] Розанов М.Н. Руссо и Толстой. М., 1928; Гессен С.И Лев Толстой как мыслитель // Русские мыслители о Льве Толстом. Ясная Поляна, 2002; Эйхенбаум, Борис. Молодой Толстой // О литературе. М., 1987. С. 39; Бахтин М.М. Предисловие к драматическим произведениям Л. Толстого // Л.Н. Толстой: pro et Contra. СПб., 2000. С. 748; Асмус В.Ф. Мировоззрение и эстетика Л.Н. Толстого // Вопросы теории и истории эстетики. М., 1968; Купреянова Е.Н. Эстетика Л.Н. Толстого. Л., 1966; Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII – начала XIX века // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969; Палиевский П. В. Литература и теория. М. 1978; Галаган Г.Я. Художественно-этические искания. Л., 1981.
[2] Жилякова Э.М. «Традиции сентиментализма в творчестве Л.Н. Толстого 1850-х гг. («Казаки») // Яснополянский сборник 1998. Тула, 1999; Петровская Е.В. Гете и Руссо в творческом самоcознании молодого Толстого: «поэзия» и «правда» // Русская литература. 2001. № 1; Лукьянец И.В. Французский роман второй половины XVIII века (автор, герой, сюжет). СПб., 1999; Плюханова М.Б. Творчество Толстого // Л.Н. Толстой: pro et Contra. СПб., 2000; Орвин, Донна. Искусство и мысль Толстого: 1847–1880. СПб., 2006.
[3] Библиотека Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне: Библиографическое описание : Книги на иностранных языках / Составители Г.А. Алексеева, Е.В. Белоусова, З.М. Богачева, А.Н. Полосина и др. Тула, 1999. Т. 3 в 2 ч.
[4] ОР РНБ. Ф. 783. М.Н. Толстая. Оп. 2. № 55. Л. 1–1 об.
[5] Ман, Поль де. Аллегория чтения. Екатеринбург, 1999. С. 330–331; Жид, А. Собр. соч. Л., 1935. Т. 11. С. 371–372; Женетт, Ж. Фигуры: Работы по поэтике: В 2 т. М., 1998. Т. 2. С. 101.
[6] Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. («Юбилейное»): В 90 т. М., 1928–1958. Т. 40. С. 333. Далее сноски на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
[7] Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов и максим Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье / Пер. с франц. Г.А. Русанова и Л.Н. Толстого. М., 1908.
[8] Монтень, Мишель. Опыты: В 3 кн. М., 1979. Кн. 1 и 2. С. 176.
[9] Собственность – это воровство (франц.).
[10] Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. М., 2000. Т. 1. С. 137.
[11] Руссо, Жан-Жак. Избр соч.: В 3 т. М., 1961. Т.3. С. 239–240.
[12] Там же. Т. 3. С. 616–617.
[13] Augustinus, Aurelius. Les Confessions. paris: Garnier frères, [1861]).
[14] См.: Августин, блаженный. Указ. соч. С. 343–344.
[15] См. об этом: Полосина А.Н. Толстой – читатель Августина (по материалам яснополянской библиотеки) // Толстовский сб.-2001: XXVII Межд. Толстовские чтения. Тула, 2002. С. 163–176.
[16] Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 100. Т. 1 (1). С. 153.
[17] См. об этом: Полосина, Алла. Л.Н. Толстой и Аврелий Августин о памяти времени и пространстве // Лев Толстой и мировая литература. Тула, 2005. С. 65–78.
[18] Права, обязанности и конституции с точки зрения человеческой судьбы (франц.).
[19] Страхов Н.Н. Толки о Л.Н. Толстом // Вопросы философии и психологии. 1891. № 9. С. 99; Стасов В.В. Письма к родным (1895–1899). М., 1962. Т. III. Ч. 1. С. 163–164; Шестов Лев. Разрушающий и созидающий миры // Русские мыслители о Льве Толстом. Ясная Поляна, 2002. С. 196; Франк С.Л. Лев Толстой и русская интеллигенция // Там же. С. 161; Гессен С. И. Лев Толстой как мыслитель // Там же. С. 491; Заборов П.Р. Русская литература и Вольтер: XVIII – первая треть XIX века. Л., 1978. С. 230.
[20] Толстой настойчиво выделяет мотив случайности курсивом.
[21] См.: Эструп Е. Исследование о 1001 ночи, ее составе, возникновении и развитии // Труды по востоковедению Лазаревского ин-та восточных языков. М. 1905. Вып. VIII.
[22] Розанов М.Н. Очерк истории французской литературы эпохи «Просвещения». М. 1916. С. 80.
[23] Цит. по: Масарик Т. Г. Россия и Европа. СПб., 2000. С. 76.
[24] Булгаков С.Н. Л. Н. Толстой // Русские мыслители о Льве Толстом. Тула, 2002. С. 295.
[25] Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? // Кант И. Сочинения. М., 1966. Т. 6. С. 27.
[26] Маковицкий Д.П. У Толстого. «Яснополянские записки» // ЛН. М., 1979. Кн. 4. С. 296.
[27] См. об этом: Кассирер, Эрнст. Философия Просвещения. М., 2004. С. 155.
[28] Луначарский А.В. Статьи о литературе. М., 1988. С. 397, 398.
[29] Маковицкий Д.П. Указ. соч. Кн. 3. С. 268.
[30] своего рода ( лат.).