На правах рукописи
ПЕРВУШИН Михаил Викторович
«ЖИТИЕ ЕВФРОСИНА ПСКОВСКОГО»: ИСТОРИЯ ТЕКСТОВ, ПРОБЛЕМА АВТОРСТВА, ИДЕЙНО-СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ СПЕЦИФИКА
Специальность 10.01.01. — русская литература
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Москва — 2008
Работа выполнена в Отделе древнеславянских литератур Института мировой литературы имени А. М. Горького РАН.
Научный руководитель: доктор филологических наук В. М. Кириллин
Официальные оппоненты: доктор филологических наук В. П. Гребенюк
доктор филологических наук, проф. А. А. Пауткин
Ведущая организация: Московский педагогический государственный университет.
Защита состоится «___» ____________ 2008 года в ___ часов на заседании Диссертационного Совета Д 002.209.02 по филологическим наукам в Институте мировой литературы им. А. М. Горького РАН по адресу: 121069, г. Москва, ул. Поварская, д.25-а.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ИМЛИ им. А. М. Горького РАН.
Автореферат разослан «___» ____________ 2008 г.
Ученый секретарь
Диссертационного Совета,
кандидат филологических наук О. В. Быстрова
Общая характеристика работы
Личность Евфросина Псковского, героя изучаемого литературного памятника, первого псковского пустынножителя, основателя первого общежительного монастыря, составителя древнейшего общежительного иноческого устава, была неоднозначно оценена потомками. В середине XVII столетия сугубая практика пения «аллилуйи» (церковного славословия), которой придерживался Евфросин, была осуждена, что явилось одной из причин возникновения церковного раскола в Русской Церкви, существующего до сих пор. Это определило сложный характер литературной истории «Жития Евфросина», а также пристальный интерес к нему и со стороны старообрядческих книжников, и со стороны полемистов господствующего вероисповедания. Однако сложность бытования памятника определяли лишь его вторая (Васильевская) и последующие редакции. Первоначальная редакция «Жития», которая и является основным предметом данного диссертационного исследования, находилась в забвении. Она была обнаружена и стала доступна для научного изучения лишь с конца 60-х годов XIX столетия. Несмотря на то, что с этого момента прошло уже около 150 лет, целый ряд вопросов, связанных с изучением памятника, остается не только не проясненным, но даже и не поставленным.
Актуальность настоящей работы определена совершенной неизученностью литературного значения «Жития Евфросина Псковского» и его роли в дальнейшем развитии как агиографического жанра, так и всей древнерусской литературы. К его литературоведческому изучению обращалось крайне мало ученых. Из дореволюционных исследований лишь два заслуживают пристального внимания: это труды В. О. Ключевского[1] и Н. И. Серебрянского[2]. Отдельные замечания о памятнике встречаются в работах Е. Е. Голубинского[3], В. Н. Малинина[4], И. Ф. Нильского[5], которые рассматривали «Житие» лишь в контексте пересекающихся с ним исследований, как дополнительный источник. Из современных ученых только одна В. И. Охотникова[6] посвятила часть своей монографии пристальному текстологическому исследованию этого памятника древнерусской литературы. Однако этот памятник письменности является нетипичным для житийной литературы, и потому исследование его поэтики позволит лучше понять формирование законов агиографического жанра, их функциональность и вариативность.
Цель настоящей работы состоит в выявлении авторской художественной концепции действительности, определении ее характера и нахождении ей правильного объяснения, то есть оценке значения «Жития» как произведения литературного.
Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач, посвященных выявлению и раскрытию литературных особенностей «Жития», характеристике повествовательного материала с точки зрения его литературной природы: 1) жанровой специфики; 2) стилистики, 3) художественной семантики, а также 4) герменевтическому осмыслению памятника в культурно-историческом аспекте, так как понимание того, как организован текст, в чем состоит его природа как произведения словесного искусства, во многом зависит от исторического контекста и культурного ареала эпохи, к которому он принадлежит.
Научная новизна диссертации обусловлена решением выше поставленных задач, а также применяемыми к «Житию» методами научного исследования.
Основным объектом исследования является Первоначальная редакция «Жития Евфросина Псковского», сохранившаяся только в одном списке из фондов РГБ, собрания Ундольского, № 306. Кроме того, к работе было привлечено более 100 рукописей XIV–XIX веков из собраний ГИМ, РГАДА, РГИА, РГБ и РНБ, а также древнерусских памятников, изданных современными исследователями.
В диссертации использованы различные методы научного исследования: комплексный филологический подход к источникам, соединенный с историко-культурным аспектом; метод палеографического анализа рукописей; метод текстологического исследования древнерусских памятников, разработанный школой Д. С. Лихачева; анализ структуры художественного текста; метод семантико-герменевтического анализа текста, активно разрабатываемый сегодня работниками Отдела древнеславянских литератур Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН. В целом методология исследования определена задачами и целью, поставленными в работе.
Практическая значимость исследования заключается в том, что его материалы и выводы могут быть использованы на филологических факультетах вузов в академических курсах по древнерусской литературе, по истории культуры Древней Руси, в спецкурсах и спецсеминарах, а также специальных работах, посвященных исследованию древнерусской книжности вообще, и агиографии в частности. Определенный интерес работа может представлять для специалистов смежных областей знания: историков, философов, лингвистов.
Апробация работы. Основные положения исследования отражены в статьях, опубликованных на страницах научной периодики, а также легли в основу нескольких докладов на заседаниях Общества исследователей Древней Руси (2007, 2008 годы), на конференциях «Древнерусская литература как литература» в Литературном институте им. А. М. Горького (2006, 2007 годы), на Филаретовских чтения, организованных «Московской ассоциацией молодых историков и филологов» при Московском педагогическом государственном университете (2006, 2007 годы) и на Сергиевских чтениях в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова (2003 год). По теме диссертации опубликовано 8 научных работ (см. список в конце автореферата), еще две статьи находятся в печати.
Структура диссертационной работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованной литературы и приложения.
Основное содержание работы
Во введении обосновываются актуальность и новизна темы исследования, определяются цели, задачи, объект и методология диссертационной работы, содержится обзор исследовательской литературы, посвященный как общим вопросам изучения агиографических памятников, так и вопросу диссертационного исследования. Определяются основные для работы понятия и ее структура.
Первая глава посвящена вопросам литературной истории «Жития Евфросина Псковского» в древнерусской книжной традиции: времени, обстоятельствам создания и авторства Первоначальной редакции, степени распространенности «Жития» в различных списках и редакциях, их археографическому обзору, структурно-репрезентативным особенностям и текстологическим аспектам изучения редакций, а также установлению взаимоотношений между ними.
Первый параграф этой главы посвящен Первоначальной редакции «Жития Евфросина Псковского». Прежде чем непосредственно приступить к исследованию памятника древнерусской литературы, в пункте 1.1 разбирается вопрос об истории открытия Первоначальной редакции изучаемого памятника, в котором ставится под сомнение общее убеждение ученых, что первооткрывателем рукописи был В. О. Ключевский. Открытая в 1860-х годах рукопись Первоначальной редакции «Жития» сохранилась только в единственном списке (РГБ, собр. Ундольского, № 306, первая половина XVI века). В XIX веке она была скопирована по заказу известного собирателя древностей А. И. Хлудова (ГИМ, собр. Хлудова, № 207). Как собрание В. М. Ундольского, так и собрание А. И. Хлудова были описаны (первое самим коллекционером, второе А. Н. Поповым). Оба автора «Описаний», как и В. О. Ключевский, отметили, что обнаруженная ими редакция могла быть именно тем писанием, которое использовал псковский агиограф пресвитер Василий для написания своей редакции «Жития». Вероятнее всего первооткрывателем Первоначальной редакции был сам владелец собрания — В. М. Ундольский, составивший описание коллекции на семь лет ранее публикации В. О. Ключевским его исследования[7]. Но тот факт, что В. О. Ключевский первым ввел в научный оборот Первоначальную редакцию, бесспорен.
В пункте 1.2 представлено палеографическое исследование изучаемой рукописи Первоначальной редакции «Жития». Основные выводы из этого исследования свидетельствуют, что, во-первых, в создании изучаемой рукописи существовал перерыв, который мог составлять временной промежуток от нескольких месяцев до несколько лет, на что указывают, помимо смены характера почерка, смена бумаги. Во-вторых, можно с уверенностью сказать, что над рукописью трудился профессиональный писец, владевший приемами каллиграфии (использование вязи, оформление текста тонкими киноварными инициалами) и получивший навыки профессионального писца, характерные для псковской каллиграфической школы XVI века. На основании имеющихся данных можно заключить, что рукопись создавалась и окончательно была завершена в Псковской земле (или выходцем из Псковской земли) в середине 30-х годов XVI века. Таким выводом уточняется датировка палеографического анализа, проведенного Т. М. Бойновой[8], согласно которому исследуемый памятник датировался концом 10-х годов XVI века, а также, делается вывод о том, что исследуемая рукопись лишь список с того протографа, который был написан до 1510 года[9].
Изучая время, цель и обстоятельства создания Первоначальной редакции «Жития», в пункте 1.3 рассматриваются причины появления памятника, которые были вызваны возобновлением споров об аллилуйе. Споры конца XV века разгорелись вновь после смерти двух главных оппонентов — Евфросина, сугубившего аллилуйю, и распопа Иова, трегубившего ее. Согласно Первоначальной редакции «Жития», Евфросин преставился «лехко и дивно» (71об[10]) в 1481 году. Его противник Иов вскоре после этого «тоже мало нечто время мимогрядеши… в неисцеленъ недуг впаде и начат болети нечеловеческы» (72). Все тело его превратилось в один струп, «чрьвьми въскипетися, и от съвращениа же мутнаго гноя течениа, и тимениа, и съгнитиа никому же мощи приближитися, идеже лежаше, ко одру его, понеже бо нестрьпимо злосмрадие» (83–83об). Так, «пребысть же убо Иевъ Столпъ два лета въ злолютои горести мучениа недуга того и тако потом нелепо умре» (84).
Ученики Евфросина задались целью обратить внимание всего псковского общества на правоту их учителя и ошибочность воззрений Иова, болезненная смерть которого, по их убеждению, была прямым тому доказательством. И это им удалось. Если судить по тому, как за одно лишь десятилетие (после смерти основателя) Евфросинов монастырь из всеми забытой пустыни, в прямом смысле этого слова, превратился в духовный и культурный центр Псковской земли. Так стремительно повлиять на рост престижа монастыря, основанного «еретиком и врагом Божиим» (43об), могла в том числе и литературная апологетика в защиту честного имени основателя обители. Одним из памятников этой апологетики явилась Первоначальная редакция «Жития Евфросина». И если уже к началу 90-х годов монастырь становится культурным центром Псковской земли, и споры об аллилуйе утихают, то изучаемое «Житие» должно было быть написано ранее этого времени. Таким образом, появление Первоначальной редакции «Жития» можно отнести к середине 80-х годов XV столетия, сразу после смерти Иова, то есть тогда же, когда споры об аллилуйе достигли своего пика.
Ответственность за «великъ расколъ въ Божии Церкве» (10) автор Первоначальной редакции возлагает на обе спорящие стороны: «да сугубь вонмете обоих вину, троащих купно же и двоящим пресвятую алилугиа» (12). И здесь можно увидеть авторскую цель — реабилитировать преподобного Евфросина перед псковичами. Обвинив тех и других в разжигании споров, автор обращает их взор к личности Евфросина. Говоря о «многоболезненом, обаче духовном житии, купно же и боготрудном подвизании» (12) преподобного, он указывает на его жизнь как на критерий, по которому можно и нужно было определить, как правильно славословить Бога, а не творить «тяшкую бурю» (10). Доказательством верности взглядов Евфросина служит и его «дивен конець» (85), противопоставленный «непотребному концу» (84об) распопа Иова, троящего аллилуйю. В то же время видно желание автора Первоначальной редакции отвести от Евфросина любые упреки в ереси. Рассуждения о смысле аллилуйи самого автора довольно размыты, неуверенны: то он цитирует Евфросина с его пониманием сугубости как прославления догмата о воплощении Христа и Его богочеловечества, то он рассказывает о своих сонных видениях Богородицы и того же Евфросина, но уже с другим объяснением сугубости как прославления воскресения Христова и триединого Бога, а также Второго пришествия. Задачей автора было не разъяснить богословский смысл аллилуйи, а доказать псковскому обществу праведность (нееретичность) Евфросина.
Пункт 1.4 посвящен атрибуции Первоначальной редакции «Жития Евфросина». Опираясь на предположения предыдущих исследователей и сам текст памятника, делается вывод об авторе, который, безусловно, был человеком образованным, близким к кружку архиепископа Геннадия Новгородского. Он пользовался в своем творчестве всеми современными ему достижениями русской книжности. Это подтверждает не только цитирование «Иудифь», в то время мало кому знакомой книги Ветхого Завета, но и авторский лексикон. Автор был монахом-новгородцем, пришедшим в Псковскую землю в середине 80-х годов XV века. Причины его появления точно не определены: либо это конфликт с Геннадием, либо участие в свите новгородского архиерейского наместника Филиппа Петрова, а, быть может, и он сам. Опытный книжник был востребован братией Евфросиновой обители особенно в то время, когда появилась возможность реабилитировать их учителя. Значимость первого биографа возрастала и в том, что он был не пскович, а значит, мог выступить в роли «независимого эксперта», оценив со стороны как сам спор об аллилуйе, так и его участников. В Евфросиновом монастыре было много образованных монахов, начиная с игумена Памфила, которому, как очевидцу жизни Евфросина, составить житие своего учителя было бы легче, чем для кого бы то ни было. Однако именно потому, что автор был лицом независимым, столь образованная братия просила его написать «слово» в защиту честного имени старца.
В пункте 1.5 перечисляются основные эпизоды Первоначальной редакции «Жития Евфросина».
Второй параграф первой главы диссертации посвящен второй редакции «Жития Евфросина Псковского». Эта редакция называется Васильевской, так как была написана известным псковским агиографом пресвитером Василием, в иночестве Варлаамом.
В пункте 2.1 рассматривается археография Васильевской редакции, которая известна на сегодняшний день в 48 списках. Самым близким к авторскому тексту Василия является Синодальный список — ГИМ, Синодальное собр., № 634. Все списки Васильевской редакции можно подразделить, согласно градации В. И. Охотниковой[11], на два вида — Первоначальный и Основной. Их отличие обусловлено отсутствием в Первоначальном виде даты ухода Евфросина из Снетогорского монастыря и поселения его в пустыне на реке Толве (6933 [1425] г.), где впоследствии возник монастырь. Второе отличие двух видов Васильевской редакции состоит в месте указания авторства в тексте жития. В рукописях Первоначального вида место и форма указания авторства еще не закреплены, а в списках Основного вида имя автора одинаково по форме и упоминается в одном и том же месте текста (в «Предисловии» после слов: «Молите за мя и мою худость, яко понудисте, смиренаго и недостойнаго, и невежду клирика Василия, ум имуща страстен и нечист», и в «Заключении» после окончания рассказа о 19-м чуде: «И мене, многогрешнаго и лениваго, смиренаго раба Божия Василиа, помяни»).
Пункт 2.2 сравнивает две редакции «Жития Евфросина Псковского» — Первоначальную и Васильевскую. Подробное сравнение редакций показывает, что текст, которым пользовался Василий, отличался от списка Первоначальной редакции «Жития» из собрания В. М. Ундольского (№ 306) и вполне мог быть даже оригиналом памятника.
В редакции Василия «Житие» приобретает традиционные для агиографического жанра формы. Безусловно, Василий использовал текст Первоначальной редакции не механически. Он вносил поправки, изменения в лексику и стилистику памятника, дополняя свой источник новыми сюжетами и, главное, меняя их последовательность, то есть трансформируя общую композицию памятника, что, по мнению В. И. Охотниковой, явилось основным направлением редактирования Василием труда «некоего списателя»[12]. Большинство новых вставок в своей редакции Василий заимствовал из «Житий»: Димитрия Прилуцкого, Дионисия Глушицкого и Варлаама Хутынского. Эти отрывки, относящиеся к названным святым, переписаны без стилистических и смысловых изменений в них, хотя и претендуют на фактическое описание эпизодов из биографии Евфросина. Псковский агиограф стремился изложить жизнь святого подвижника, а потому Василию важна была, в первую очередь, форма произведения (его жанр) и лишь во вторую — его содержание. Такие исторические реалии, как события в их хронологической последовательности или действительно бывшие с Евфросином биографические факты, занимают в труде Василия одно из последних мест.
В пункте 2.3 перечисляются основные эпизоды Васильевской редакции «Жития Евфросина Псковского».
В третьем параграфе разбираются краткие редакции исследуемого памятника древнерусской литературы. Тексты «Жития Евфросина» в рукописных Прологах или сборниках проложного характера отличаются неоднородностью содержания. В них встречается как краткое изложение главных, с точки зрения составителя, моментов в жизни святого с различным числом эпизодов, расположенных, однако, в строгой последовательности Васильевской редакции (что необходимо подчеркнуть особо), так и изложение ее отдельных глав. В то же время текст «Жития», входящий в печатный Пролог, стабилен по своей структуре и выделяется среди других житий сборника неполнотой своего содержания.
Пункты 3.1–3.9 посвящены тем кратким (проложным) редакциям «Жития Евфросина Псковского», которые выделяются творческим подходом их авторов к своему источнику: РГБ, собр. Овчинникова, № 300; РГБ, собр. Большакова, № 422; РГБ, собр. Румянцева, № 397; РГИА, ф. 834, собр. Синода, оп. 2, № 1296; РГБ, ф. 310, собр. Ундольского, № 235; ГИМ, собр. Уварова, № 355; ГАТО, ф. 1409, оп. 1, № 1246 (по труду В. И. Охотниковой[13]); РГАДА, ф. 187, собр. РГАЛИ, оп. 1, № 114; ГИМ, Синод. собр., № 805; РГБ, ф. 98, собр. Егорова, № 593 и печатный Пролог (1643, 1677, 1696 и др.).
Все перечисленные жития Евфросина, несмотря на различия в содержании, композиции и лексике (учитывая творческий подход их авторов), восходят к редакции псковского агиографа Василия-Варлаама и повторяют его хронологические ошибки. Эта же (вторая) редакция встречается в научной и полемической литературах за первую половину XIX века. Сохранилось большое количество выписок из редакции пресвитера Василия в старообрядческих сборниках.
Вторая глава диссертации («Первоначальная редакция “Жития Евфросина Псковского” как памятник древнерусской литературы») посвящена изучению таких литературных особенностей Первоначальной редакции, как сюжетно-композиционная и стилистическая структуры, поэтика и семантика памятника, его идейно-художественная и жанровая специфика.
В первом параграфе второй главы разбираются возможные источники Первоначальной редакции «Жития». Никто из изучавших Первоначальную редакцию не говорит о каких-либо прямых или косвенных заимствованиях из литературных памятников предшествовавшего периода. «Биограф ничего не мог найти у своих литературных предшественников, — пишет Н. И. Серебрянский, — а содержание и внешняя форма его рассказов показывают, что он вообще не испытал чьего-нибудь литературного влияния, как это случалось с большинством списателей житий»[14]. Однако необходимо сказать, во-первых, об использовании автором переписки Евфросина с архиепископом Евфимием Новгородским, а также послания первого к Троицкому собору[15]. Во-вторых, возможно, существовала и запись посмертных чудес Евфросина. Два из них, которые произошли с диаконом Закхеем, описаны в «Житии». В-третьих, автор, используя экспрессивно-эмоциональный стиль «плетения словес», попадает под влияние таких мастеров этой литературной манеры, как Епифаний Премудрый. Таким образом, при отсутствии в Первоначальной редакции прямых заимствований из других литературных произведений предшествующего времени, наблюдается наличие косвенных, то есть литературного влияния: стилистические заимствования, подражание манере повествования и т.п.
Безусловно использование в Первоначальной редакции и устных источников. Их наличие подтверждает сам автор «Жития»: «Не побрегох бо дострочно испытуя сказателя, и сего ради здеся паче исполних исправлениа мере и поставих в ряду бываемое сице» (67об).
Второй параграф рассматривает поэтику изучаемого памятника. В пункте 2.1 разбирается сюжетно-композиционная структура «Жития». Такой анализ не был предметом специального исследования у тех, кто обращался к Первоначальной редакции «Жития Евфросина Псковского». Еще пресвитер Василий заметил, что название Первоначальной редакции лишь отчасти соответствует ее содержанию и композиции: «Написана быша… некако и смутно, ово зде, ово инде, и ина многа части глаголана бяху»[16]. И действительно, на первый взгляд видны как отсутствие художественного единства памятника, что говорит о его эпизодической композиции, так и свобода расположения этих эпизодов, что указывает на некоторую бессюжетность произведения. Нет в нем и последовательно изложенной биографии Евфросина, как того требует агиографический жанр. Однако при более внимательном изучении Первоначальная редакция имеет все те части агиографического канона, которые выделил В. О. Ключевский[17]: 1) пространное предисловие, 2) особо подобранный ряд биографических черт, подтверждающий святость подвижника, 3) похвальное слово святому и 4) чудеса. Особенностью же построения изучаемого памятника явилось создание его по двум линиям, двум параллельным концепциям. Целью первой было утверждение «сугубой аллилуйи». Согласно ей построены пространное предисловие и похвальное слово. Целью второй — реабилитация главного героя произведения преподобного Евфросина (доказательство его праведности, а не еретичности, как считали псковичи). Согласно этой авторской концепции построена вторая часть «Жития»: особо подобранный ряд биографических черт, подтверждающий святость подвижника. Эти две концепции повествования несут основную смысловую и художественную нагрузку, являясь существенными элементами единой идейно-художественной системы произведения. Их совокупность создает особую «концепцию действительности», выраженную в сюжете и раскрытую в определенных художественных образах, не свойственных классическому агиографическому произведению. Эти две линии органично соединяются в разделе, посвященном чудесам Евфросина.
В пункте 2.2 рассматриваются стилистическая структура и семантические особенности Первоначальной редакции «Жития». Авторская манера повествования своеобразна. «Житию Евфросина Псковского» свойственны сложные стилистические обороты, наполненные метафорическими сочетаниями с положительной или отрицательной экспрессией. Например: «своеа скорби разоря помысла своего печалный облак» (46), «противу оплъчениа Иевля на възражение хулных стрел, сыплемых тмами клевет от устну его» (59об), «в злолютой горести мучениа недуга того» (84) и т.д. Автор «Жития» имеет пристрастие к сложным синтаксическим оборотам, образным сравнениям, цепочкам из субстантивных определений, сгущающих метафорический смысл фраз за счет наслаивания одного определения на другое. Автор широко применяет стилистическую бинарность и симметрию, которые свойственны стилю «плетения словес».
На протяжении всего «Жития» автор, делая ударения на определенных словах или выражениях, усиливает их либо синтаксическим повтором, либо синонимом. Часто встречается звуковая игра, проявляющаяся тавтологическими сцеплениями: «некою меру мерят немеримое», «рвънуа рвьноваше огненым ревнованиемь» и т.п. Игра созвучиями происходит не только лексикологически. Она может быть и морфологической. Созвучия отдельных частей слова создают необычное их смысловое истолкование. Стилистически это новое понимание слова выражается в сопоставлении его с такой лексемой, которая имеет общие с ним звуковые части: «препрен о пресвятемь алилугии» (23), «любодеиство деяти» (15) и т.п. Порой он иронически приравнивает слова одно к другому, как бы взаимно оттеняя их значение: «клеветы… клеврета твоего» (57об). При этом семантическая характеристика каждого из них оказывается опрокинутой, вывернутой[18]. Подобная игра созвучий создает каламбурно-морфологическое переосмысление слова, которое непривычно переразлагается на образующие его морфемы. В «Житии Евфросина» таких морфологических каламбуров встречается множество. Игра созвучий в исследуемом памятнике создается порой перекрещиванием нескольких повторяющихся однокоренных слов или слогов: приставок, окончаний, создавая тем самым сложное «плетение».
В авторском тексте встречаются и такие синтаксические построения, которые основаны на числовых принципах и служат конструктивной основой архитектоники отдельных эпизодов изучаемого памятника. Их реализация происходит двояко: в виде нумерологем (чисел-слов: един, трижды и т.п.), и в виде нумероформ, т.е. чисел-конструкций (трехчленных, пятичленных, пятнадцатичленных и т.п.). Особая выразительность наблюдается при комбинировании нумерологем и нумероформ, как, например: «тривелелепное имя твое / (1) равночисленое и равнославное, / (2) и единоравное и единораслено, / (3) единородное и равнопрославльное / Отцю Господнее Слово Иисусе Христе» (л. 1). Основное ударение автор делает на числах «один» — призывая «люд церковный» к единству в пении аллилуйя, «два» — указывая на правильность сугубой аллилуйи, и «три» — прославляя Троицу. Причем особенностью синтаксических построений, основанных на числовых принципах, в авторском стиле изучаемого «Жития» является, во-первых, использование нумероформ основанных на числе «два». Эта особенность несет не только этикетную идейно-смысловую нагрузку, в которой значение фразы выражено более условно и слабо, хотя и отмечает обычно некую значимость (примером такого этикетного построения может служить стилистическая бинарность, свойственная стилю «плетения словес»). В исследуемом памятнике использование нумероформ, основанных на числе «два», обладает отчетливой символической семантикой, функционально как содержательно, так и стилистически. При этом нужно отметить, что, несмотря на наличие у числа «два» сакрально-мистической семантики, символико-ассоциативно связанной с учением о богочеловеческой природе Христа, Первоначальная редакция «Жития Евфросина Псковского» является чуть ли не единственным в древнерусской книжности памятником с такой именно особенностью использования «двойки». Кроме того, любопытно использование в исследуемом памятнике нумероформ и нумерологем, основанных на числах «три» и «четыре». Наряду с обычным употреблением этих чисел с положительной энигматической символикой, имеет место и их употребление с отрицательным значением — как указание на неправильность пения трегубой аллилуйи и как обличение тех, кто следует этой традиции.
В некоторых частях произведения числа, выраженные в нумероформах, обладают отчетливой символической семантикой, которая, кроме сакрального свойства чисел, передает внутренний, сокровенный смысл описываемых событий, явлений, вещей. Так, бинарность получает двойную смысловую нагрузку особенно там, где речь идет о двоении аллилуйи. Автор не только словом и образом, но и стилистической семантикой пытается подчеркнуть важность церковной традиции, на которой стоял Евфросин. Концепцию двоения аллилуйи автор стремился выразить и через форму, подчиняя общей идее как стилистический, так и композиционный планы изложения. В структуре предложения встречаются такие «матричные» построения, которые напоминают строение сугубой аллилуйи. Одинарные или двойные синонимические конструкции, идущие друг за другом («аллилуйя, аллилуйя»), завершаются единым смысловым итогом («слава тебе Боже»): «и одарова мя святою иконою и чюдною зело, на благословение и спасение животу моему», и вывод — «ея же имамы и до ныне у мене в монастыре нашемь» (36об). Такими «матричными» построениями буквально испещрен текст Первоначальной редакции.
Неслучайность таких «аллилуйных» конструкций подтверждают наблюдения за текстом в тех отрывках, когда автор начинает говорить о противниках сугубой аллилуйи, сторонниках трегубой. В них наблюдается специальное, даже можно сказать «насильственное» нарушение бинарности, в отличие от общего стилистического построения текста, что позволяет говорить об определенной авторской задумке. Причем нарушение бинарности также происходит через ярко выраженные числовые структуры, и могут быть как трехчленными, так и четырехчленными построениями: «народ же убо яко едиными усты въпиаху : приложи и приложи и исполни Божество» (42); «Иевъ вопиа и глаголя и проповедуя всему градскому народу» (42об) и т.д.
Подобное «матричное» построение есть норма стиля «плетения словес»[19] и в данном случае конструктивно воплощает в себе ту числовую структуру, которая выступает в качестве символически семантизированного художественного элемента повествования и выполняет функцию довольно сильного и яркого средства изобразительности.
Любопытно и завидное методическое постоянство автора в использовании им приема мистико-символической интерпретации числовых образов и соотнесенных с ними речевых конструкций. Например, во всем тексте Первоначальной редакции «Жития» с лексемой «аллилуйя» используются только 12 определений в форме прилагательного: «святая», «пресвятая», «пречистыа», «божественыа», «божиа», «неразлучныа», «бессмертныа», «животворящая», «присноживотныа», «страшныа», «неиследимыа» и «чюдныа». Причем их употребление в каждом конкретном случае варьируется: несколько определений могут быть использованы вместе, а могут и по отдельности, некоторые из них применяются чаще, другие — реже, но общее количество остается неизменным — двенадцать. А сама эта лексема («аллилуйя»), учитывая авторские призывы на протяжении всего произведения к единству (1) прославления Святой Троицы (3) посредством пения двойной (2) аллилуйи, используется им ровно 132 раза (что кратно 12).
Таким образом, рассмотренные в «Житии» числовые формы используются и как формально-конструктивный принцип изложения, и как основной лексико-семантический компонент текста. Убеждая читателя в правильности сугубой аллилуйи, автор попытался выразить свои знания об этом предмете не только схоластически, но и эстетически, следуя в этом известной на Руси традиции «символического богословия»[20]. В целом же характеристика языковых и стилистических особенностей изучаемого памятника говорит об опытности автора и умелом владении им стилем «плетения словес».
В пункте 2.3 разбираются лексико-фразеологические особенности Первоначальной редакции. Стиль автора характеризуется в то же время большой степенью свободы. При наличии в «Житии Евфросина» сложного комплекса риторических приемов и преобладании языковых средств, отмеченных как высокий стиль, автор позволяет иногда выражаться «спроста», что непривычно видеть в произведениях агиографического жанра. Автор подрывает фундаментальный структурно-языковой принцип агиографии — принцип строгого соответствия языка жанру произведения. Он использует устно-разговорную речь, которая удачно вплетается в церковно-книжную риторическую традицию, вступая с ней в тесное взаимодействие и образуя новый для конца XV — начала XVI века стилистический синтез. Особо подчеркнем, что этим свойством обладают памятники XVII века, в частности, «Житие протопопа Аввакума», которое считают первым таким произведением. Однако яркое своеобразие Аввакумовского «Жития» вторично по отношению к изучаемому памятнику.
Своеобразие «Жития Евфросина» заключается в том же устранении резкой семантической границы между группами слов торжественно-книжных и просторечно-разговорных, как и у Аввакума, в их лексическом и фразеологическом взаимодействии и контаминации, только возможно менее ярко и выразительно, чем у Аввакума, можно даже сказать — робко, несмело. Вот несколько примеров: говоря о пророке Илие, автор не без доли иронии поясняет: «понеже бо хотяше пророк уморити вселенную любовнаго ради ему рвениа по Бозе» (78об); говоря о почитании иудеями Бога Отца, автор называет его «нагим Божеством» (79), имея в виду его почитание без Сына и Святого Духа, то есть нагого (в смелом авторском понимании); сравнивая различные христианские традиции в богослужении, автор, осуждая другие конфессии, пишет: «и сего ради не якоже обычаи их обычаи христьяном есть истинным комкати божественая служба» (80об), или яркая фраза о латинянах и их традиции служения на опресноках: «служба их мрьтва паче опреснока ради, понеже не въскысло есть, не въскресло, паче мнят, плотью Слово Божие, Господь нашь Иисус Христос» (80об); Евфросин, не соглашаясь с доводами трегубивших, обличает их богословие: «но паче свиньски божественая мудроствуета» (39об); обличая Иова, Евфросин дает не очень ласковое добавление к его прозвищу «столп»: «несть сеи столпъ, содръжащеи благочестие, но, стоъ есть от ныне уже смрада и гноа студнаго… съдръжит много гнусъ любодеиства злосмрадиа… тму паче света възлюби… и к мотыле прилежа… уже не наречеться к сему столпъ простъ, но столпъ мотылены прозову» (39); сам автор уже от себя добавляет, рассуждая о споре между Евфросином и Иовом: «ниже многаго ради ланиа их усумнелъ бы ся» (75), «на истинну Христа неправедно блядословят безаконныа» (79–79об). Много в тексте памятника иронии по отношению к трегубившим. Особенно в прямой речи Евфросина: «о семь же убо слышите, врачеве мои, сего бо ради глаголю вамь, да навыкнете от предреченныа моеа повести» (33об), «принесосте в разумъ мои, но паче телячье вещание» (38об).
С другой стороны, в «Житии Евфросина» авторский стиль включает в себя не только просторечные выражения («стрябитися», «слицаше», «глъчюще» и др. вышеназванные), но и яркие образы бытовой детализации и конкретизации, которые фиксируют непосредственное и живое впечатление, чувство, жест: «абие въздрогнув и въскочив» (111об), «огнем и курением дыма заимахуся двери» (111об), «сонныа ради тольстоты» (111).
Таким образом, стиль «Жития Евфросина» представляет сложную систему чередующихся словесных форм устно-разговорной речи и традиционно строгих канонов агиографического жанра. Здесь ясно прослеживается синтаксическое своеобразие типов предложений, обусловленных, с одной стороны, соответствием их той примитивно-народной форме его сказа, которая покоится на быстрой передаче движений, а с другой — стремлением к более сложным синтаксическим построениям. Составляющие этого процесса взаимопроникновения церковно-книжной фразеологии с приемами бытового разговора не равнозначны — книжно-письменная риторика все же преобладает над устно-поэтической речью. Однако отдадим должное автору «Жития Евфросина», стоящему у истоков подобного синтеза, который не побоялся, возможно, первым соединить столь несоединимые в понятиях того времени вещи.
В пункте 2.4 сравниваются лексико-стилистические особенности Первоначальной редакции и «Отписки» дьяка Филиппа и делается вывод о возможной близости последней к «Житию». Однако утверждать это наверняка, при условии крайне малого объема «Отписки», нельзя.
В пункте 2.5 анализируется идейно-художественное своеобразие и жанровая специфика изучаемого памятника. «Житие Евфросина» имеет и ряд особенностей в использовании тех многочисленных стандартных мотивов агиографического жанра, которые называют топикой[21]. В нем отсутствует должная литературная этикетность, то есть те жизненные ситуации, которые соответствуют представлению о святой жизни (рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм, чтение божественных книг, отказ от брака, уход от мира, монашество, основание обители, предсказание даты собственной кончины, благочестивая смерть и т.п.). Причем отсутствуют они даже в том случае, когда вполне могли иметь и имели место в реальной жизни Евфросина. Это объясняется тем, что такая стандартная мотивировка предопределяет святость уже в самом начале чтения жития, а Евфросин не был таким «стандартным» для псковичей святым. В течение 20 лет он был для них изгоем, еретиком, отвергающим письменные уставы псковских соборов, а перед первым биографом стояла задача убедить читателя в святости Евфросина. И в то же время первый биограф поддерживает связь с традицией и характером житийной литературы. Он строит композицию своего произведения по стандартной агиографической схеме, широко применяет второй принцип агиографической топики — imitation. Этим автор ставит читателя в благоприятные условия для обращения внутрь себя самого, делая в определенном смысле его не только читателем, но и сотворцом автору. Ведь агиографический жанр в системе литератур средневековой Руси не предполагал получения только информации из самого текста, а обладал максимальной информативно-активной способностью воздействия на читателя[22]. Отсутствие же привычных мотивов литературной этикетности автор заменяет «повседневным», «обыденным»: психологической эмоциональностью, острым драматизмом, изображением человеческих чувств и взаимоотношений, внутренних переживаний героя. Эти новые для агиографии элементы соединяют поэзию высокого богословия и житейскую прозу. Несомненно, что автор стремился рассказать о жизни и борьбе своих героев в форме художественного сюжетного повествования. В этих новых чертах (своеобразном новаторстве) при одновременной внутренней установке на традицию и заключается существенное своеобразие изучаемого памятника.
Таким образом, в творческом сознании автора объединялись задачи полемические, агитационные и художественные. Он обращался к чувствам читателей-современников, а не только к их логике, несомненно, ориентировался на изображение событий художественными средствами, убеждал в своих идеях художественными образами. Исключая в полемических и агитационных целях литературную этикетность, автор объединяет житийную схему с художественной структурой «устного» рассказа, своеобразного жанра «народной беллетристики», который не только не нарушил агиографическую традицию, а, наоборот, только обогатил ее каноны, дал толчок для дальнейшего развития этого жанра.
Третья глава диссертации посвящена изучению исторического контекста возникновения «Жития Евфросина Псковского». В ней рассматривается историческая ситуация, в которой создавалось «Житие», определяются те влияния, которым мог быть подвергнут автор данного произведения. Ведь каждый литературный памятник «носит на себе отпечаток того времени, когда он создавался, и отметить его верно есть обязанность исследователя»[23]. В первом параграфе этой главы рассматриваются события псковской церковной истории XV столетия. В пункт 1.1 выделены вопросы, связанные с взаимоотношениями псковичей с Новгородскими архиереями в конце XIV–XV веках. Эти взаимоотношения характеризуются острой борьбой за церковную независимость Пскова от Новгорода. В пункт 1.2 освящается личность архиепископа Новгородского Геннадия (1884–1504) и его деятельность, как архиерея, при котором было написано «Житие Евфросина». Рассматривается вопрос и о возможном благословении Геннадия на написание этого памятника.
Параграф второй выделяет вопросы, связанные с псковскими спорами об аллилуйе XV столетия. Пункт 2.1 посвящен спорам начала XV века при митрополите Фотии, в котором раскрываются причины, послужившие началу затяжного конфликта. В пункте 2.2 рассматривается путешествие Евфросина в Константинополь, в котором определяется дата его «хождения» с точностью до полугода и опровергается как ложная хронология Васильевской редакции, так и другие необоснованные вставки в текст самого Василия. В пункте 2.3 анализируется взгляд Евфросина на сугубую аллилуйю, что помогает скорректировать его отношение к этому церковному славословию согласно не только «Житию», но «Духовному завещанию» и «Уставу» подвижника. Пункт 2.4 посвящен спорам середины XV столетия и началу литературной полемики об аллилуйе, в котором определяются время и причины их возникновения, а также характеризуются основные участники этих споров. Пункт 2.5 раскрывает спор об аллилуйе конца XV века. В пункте 2.6 анализируется взгляд автора Первоначальной редакции «Жития Евфросина» на сугубую аллилуйю, который отличался от взгляда самого Евфросина.
Четвертая глава представленной работы рассматривает «Житие Евфросина Псковского» в древнерусской письменности и культуре XVI–XVII веков, в том числе: идейно-литературные вкусы эпохи, влияние Первоначальной редакции «Жития» на последующие произведения древнерусской литературы, время канонизации и дальнейшее церковное почитание Евфросина, а также степень его распространенности в XVII веке, разрешение спора об аллилуйе на Большом московском соборе и причины вычеркивания Евфросина из общероссийских святых. Первый параграф посвящен XVI столетию. В пункте 1.1 анализируются особенности развития агиографического жанра в конце XV — начале XVI века. В это время создаются жития, которые могут быть охарактеризованы как «легендарные жития». В их основе «лежат близкие к устному народному творчеству легенды и предания. В этих житиях мы видим нарушения не только формальных принципов построения жития, но и противоречия житийным канонам в изображении героя и в языке произведения»[24]. Удивительная закономерность всех этих произведений заключается во времени их возникновения — большинство из них было написано во второй половине — конце XV столетия. «Житие Евфросина Псковского» также можно с уверенностью отнести к этой группе произведений, а названная закономерность увеличивает вероятность предположения о его возникновении в конце XV столетия.
В письменности XVI века жития занимают очень важное место, однако стремление устранить все живые и непривычные ситуации в житиях, подогнать их под прежний сюжетный канон, унифицировать характерно для официозных агиографов этого времени, создателей макарьевских «Великих Миней Четьих». Такую позицию создателей «Великих Миней» можно объяснить не их эстетическим идеалом, а идеологическими явлениями более широкого характера[25]. В этом контексте в пункте 1.2 рассматривается и отношение к сугубой аллилуйе в начале XVI века. В этот период многие в Пскове и Новгороде пересмотрели свое отношение к сугубой аллилуйе. На этом сказалось, кроме авторитета самого Евфросина, высказывания таких богословов, как Максим Грек, и отношения к ней таких борцов с ересями, как архиепископ Геннадий.
В пункте 1.3 разобран вопрос о прославлении Евфросина Псковского и написании пресвитером Василием второй редакции его «Жития». Сопоставление двух этих редакций (Васильевской и Первоначальной) показывает, что в житийных произведениях казалось такому ригористу агиографического жанра, как Василий, не соответствующим житийным трафаретам. Многое из того, что охарактеризовано выше как сюжетные элементы «Жития», перерабатывалось и обесцвечивалось им. Вся первоначальная эмоциональность, напряженность эпизодов исчезает под пером Василия. Пересказ становится сух, зато он более точно отвечал тем задачам жития святого, которые ставились перед агиографами XVI века[26]. Псковский писатель дал вторую жизнь Первоначальной редакции, превратив ее в обычный тип древнерусского жития, несколько изменив порядок следования событий и дополнив их. Его редакция «Жития» вошла в состав «Великих Четьих Миней» митрополита Макария под 15 мая. В этом же пункте ставится под сомнение общепризнанный ранее факт канонизации Евфросина собором 1549 года. На основании изучения и анализа текста «Стоглава» делается вывод о всероссийском прославлении Евфросина Псковского на Стоглавом соборе 1551 года. Это, в свою очередь, подтверждает выводы современного исследователя А. Е. Мусина[27], который утверждает, что святые, прославленные при митрополите Макарии, вносились в российский месяцеслов не сразу (на соборах 1547 и 1549 годов), а постепенно, по мере написания им службы и жития.
Второй параграф посвящен личности Евфросина Псковского и бытованию его «Жития» в XVII веке. Пункт 2.1 говорит о почитании Евфросина в начале XVII столетия. Подавляющее большинство рукописей и старопечатных книг первой половины XVII века (около 50), исследованных в диссертации, имеют память преподобного Евфросина под 15 мая, и лишь в четырех из них она отсутствует, и то, скорее, из-за краткости этих памятников, чем по иным причинам. Таким образом, к середине XVII столетия Евфросин стал действительно общепочитаемым святым. О распространенности почитания Евфросина говорят также и сочинения Сергия Шелонина, соловецкого инока XVII века.
В пункте 2.2 говорится об изменении отношения к личности Евфросина и его «Житию» в середине XVII века. В это время встал вопрос о недостатках, касающихся обрядов, и необходимости их исправления согласно традициям греческой Церкви. В числе видимых отличий было и двоение аллилуйи. При замене одной практики на другую возник вопрос об источнике, на который опирались отцы Стоглавого собора, утверждая двоение. Собственно письменный, литературный источник был в то время один — это «Житие Евфросина», написанное пресвитером Василием. Однако понять вопрос об источнике можно было иначе, имея в виду под ним личность самого преподобного Евфросина. На Большом московском соборе 1666–1667 годов был осужден только труд пресвитера Василия. Дальнейшая история вопроса показала, что осуждение с памятника литературы перешло и на саму личность Евфросина. Он был вычеркнут из святцев церковного устава 1682 года и, таким образом, лишен общецерковного почитания. Начиная с XVIII века и вплоть до открытия Первоначальной редакции «Жития», критика официальной Церкви обрушивалась на труд Василия, в том числе и за хронологические неточности, допущенные им в текст своей редакции.
В заключении подводятся итоги исследования и определяется перспектива дальнейшего изучения этого памятника древнерусской литературы.
1. На сегодняшний день можно говорить об отсутствии новых списков Первоначальной редакции, что свидетельствует о ее крайней редкости. Все последующие редакции «Жития», несмотря на различия в содержании и лексике (учитывая творческий подход их авторов), восходят к редакции псковского агиографа Василия-Варлаама.
2. Согласно палеографическому анализу можно заключить, что рукопись Первоначальной редакции «Жития» создавалась и окончательно была завершена в Псковской земле (или выходцем из Псковской земли) в середине 30-х годов XVI века. Само же написание Первоначальной редакции «Жития» можно отнести к середине — второй половине 80-х годов XV столетия, времени третьей волны споров об аллилуйе, с целью восстановить поруганную память о Евфросине среди псковичей и доказать правильность его практики пения аллилуйи.
3. Изучение таких литературных особенностей Первоначальной редакции «Жития Евфросина», как сюжетно-композиционная и стилистическая структуры, а так же семантика памятника позволяет сделать вывод о нетрадиционности авторского подхода в отношении выбранного жанра и определенного новаторства к способу изложения материала. Автор подрывает фундаментальный структурно-языковой принцип агиографии — принцип строгого соответствия языка жанру произведения. Он использует устно-разговорную речь, которая удачно вплетается в церковно-книжную риторическую традицию, вступая с ней в тесное взаимодействие и образуя новый для конца XV — начала XVI века стилистический синтез. В основном этим стилистическим своеобразием обладают памятники XVII века. В частности, «Житие протопопа Аввакума» исследователи считают первым произведением, представляющим такую сложную систему чередующихся словесных форм устно-разговорной речи и традиционно строгих канонов агиографического жанра. Однако данное исследование опровергает этот довод, говоря, что у истоков подобного синтеза стоял автор «Жития Евфросина», который не побоялся, возможно, первым соединить столь несоединимые в понятиях того времени вещи.
4. Такая же картина наблюдается в «Житии» и на уровне композиции. Несмотря на то, что автор строил свое произведение по закону агиографического жанра, в нем наблюдается отсутствие многих привычных мотивов литературной этикетности, свойственных любому житию. И это даже несмотря на то, что с героем произведения порой действительно случались ситуации, подобные многим общим местам агиографического жанра. Автор заменяет все этикетные топосы житейской прозой, соединяя тем самым эти новые для агиографии элементы с поэзией высокого богословия. Он избрал другой путь повествования, объединив агиографическую схему со структурой устного рассказа, которые не только не нарушили традицию, а, наоборот, заметно обогатили ее каноны. Этот памятник можно считать первой контаминационной формой, где соединились элементы биографии, жития, бытовой повести и богословских сочинений. Такая необычность этого житийного памятника заставляет повторить предложение профессора А. С. Архангельского включить Первоначальную редакцию «Жития» в учебный курс «Истории древнерусской литературы»[28].
5. Параллельно решению поставленных задач диссертационного исследования на основании использования комплексного филологического подхода к источникам, соединенного с историко-культурным аспектом, делается не менее важный вывод о возможно более раннем появлении переводов с латинской Вульгаты недостающих библейских книг славянской Библии для «Геннадиевского кодекса» 1499 года. Это заключение подтверждается наличием цитат в исследуемом «Житии», а также и более раннем памятнике литературы[29], и некоторыми исследованиями[30], хотя косвенно.
6. Наблюдения над числовой семантикой «Жития» не только открывают особенности авторского стиля, но и подтверждают выводы предшествовавших исследователей о том, что «всплеск древнерусской литературной нумерологии наблюдался в XIV‑XV веках и, вероятно, связан с возрождением в литературном творчестве данной эпохи экспрессивно-эмоционального стиля»[31]. Рассмотренное произведение являет собой образец последовательного использования числовых символов в их семантической связи с сюжетным построением «Жития» и его внутренним (сокровенным) смыслом. Именно такое использование числового иносказания как средства изобразительности требует смысловой расшифровки и идейно-эстетической оценки в изучении художественной специфики древнерусской литературы. Тексты с явлениями такого типа «встречаются в литературе реже и в принципе, если размышлять о присущей им числовой структуре, труднее поддаются аутентичному пониманию и трактовке. Тем, однако, выше их ценность как памятников художественного творчества, запечатлевших мысль изощренную и отточенную, многосложную и изобретательную, возвышенную и сокровенную, ту, которая постигается “духовныма очима”»[32].
Перспектива дальнейшего изучения темы представляется в двух направлениях — текстологическом и герменевтическом. Согласно первому направлению необходимо обратиться к истории создания и подготовки Пролога к печати, а также и к самим текстам многих русских житий в составе Пролога, которые до сих пор еще не изучены, как не изучены и даже не описаны многие рукописные Прологи XVI–XVII веков. Возможно, их изучение даст новый материал для исследования более полной картины литературной истории «Жития Евфросина Псковского». Также, чтобы окончательно опровергнуть или приписать авторству Филиппа Первоначальную редакцию «Жития Евфросина Псковского», необходимо произвести более глубокий и детальный сравнительный лингво-текстологический анализ его послания к архиепископу Геннадию Новгородскому.
Согласно второму направлению необходимо обратиться более подробно к творческой индивидуальности автора, к мыслям и чувствам древнерусского книжника, к авторским повествовательным средствам и формам, его эстетической специфике. Такой психологический (точнее, семантический) подход поможет раскрыть художественное ядро или художественную сторону его творчества, нетрадиционный образный смысл слов и выражений. А это, в свою очередь, позволит установить авторскую картину мира, отношение автора к его структуре, то есть даст возможность определить тип, категорию литературного творчества, как самую крупную часть истории литератур, синтезирующую в себе идеологию, поэтику, текстологию, стилистику и т.п.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
1. Преподобный Евфросин Псковский в контексте русской церковной истории // Церковно-исторический вестник. М., 2004. № 11. С. 95–112 (1,2 п.л.).
2. Агиология преподобного Евфросина Псковского: К 525-летию со дня представления // Угрешский вестник. Дзержинский, 2006. № 1. С. 49–56 (0,8 п.л.).
3. Житие Евфросина Псковского: один из аспектов изучения памятника // Православная культура в России: прошлое и настоящее: по материалам Вторых Свято-Филаретовских чтений. М., 2007. С. 107–112 (0,3 п.л.).
4. О стиле «Жития Евфросина Псковского» // Русская речь. М., 2007. № 5 (сентябрь-октябрь). С. 74–78 (0,6 п.л.).
5. Евфросин Псковский // Большая российская энциклопедия. М., 2007. Т. 9. С. 573 (0,1 п.л.).
6. Евфросин Псковский // Православная энциклопедия. М., 2008. Т. 17. С. 476–477 (0,26 п.л.).
7. Преподобный Евфросин Псковский // www.pravoslavie.ru (0,9 п.л.)
8. Литературная полемика об аллилуйе XV столетия // www.bogoslov.ru (0,75 п.л.).
[1] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1988 (репринт: 1871). С. 250–257.
[2] Серебрянский Н. И. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете (далее — ЧОИДР). М., 1908. С. 78–162, 240–310.
[3] Голубинский Е. Е. К нашей полемике со старообрядцами // ЧОИДР, 1905. Кн. 214. С. 196–218; Он же. История Русской Церкви. М., 1997–1998. 4 т (репринт: М., 1901–1911).
[4] Малинин В. Н. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901.
[5] Нильский И. Ф. К истории споров об аллилуйи // Христианские чтения, 1884. Май–июнь. С. 690–729.
[6] Охотникова В. И. Псковская агиография XIV–XVII вв.: Исследования и тексты. СПб., 2007. Т. 2. С. 5–327.
[7] Имеется в виду труд В. О. Ключевского «Древнерусские жития святых…» (Указ. изд.).
[8] Бойнова Т. М. Система норм словоизменения в книжно-литературном языке XVI века. Дисс. канд. филол. н. М., 1978. С. 16–19.
[9] Согласно выводам В. О. Ключевского, а за ним и других названных исследователей.
[10] РГБ, ф. 310 (собр. Ундольского), № 306, л. 71 об. (далее ссылки на рукопись указаны прямо в тексте в скобках даны номера листов).
[11] Охотникова В. И. Псковская агиография… Указ. изд. Т. 2. С. 129–152.
[12] Там же. С. 27.
[13] Там же. С. 289–290.
[14] Серебрянский Н. И. Очерки… Указ. изд. С. 299–300. Ср.: там же. С. 95.
[15] Заметим, что ни один из исследователей жития не сомневался в подлинности обоих посланий — как Евфросина, так и Евфимия. Например, вот что пишет об этих посланиях В. О. Ключевский: «Оба письма так просты и естественны, что не располагают исследователя сомневаться в их подлинности». См.: Ключевский В. О. Православие в России. Сб. статей. М., 2000. С. 393.
[16] ГИМ, Синодальное собр., № 634. Л. 30–30об.
[17] Ключевский В. О. Собр. соч. в 9 т. Т. 7. М., 1989. С. 71–72.
[18] Согласно терминологии В. В. Виноградова. Подробнее см. у: Первушин М. В. О стиле «Жития Евфросина Псковского» // Русская речь. 2007. № 5. С. 74–78.
[19] Спивак Д. Л. Матричные построения в стиле «плетения словес» // Труды Отдела древнерусской литературы (далее — ТОДРЛ). СПб., 1996. Т. 49. С. 105–106.
[20] Иванов М. С. К проблеме богословского наследия Древней Руси (XI– начало XIII в.) // Богословские труды. М., 1989. Сб. № 29. С. 20–26.
[21] Руди Т. Р. Топика русских житий (вопросы типологии) // Русская агиография. Исследования, публикации, полемика. СПб., 2005. С. 59–101. Согласно этому исследованию, топика базируется на двух основных принципах: 1) литературный этикет и 2) ориентация на образцы (imitatio).
[22] Растягаев А. В. Проблема художественного канона древнерусской агиографии // Вестник Самарского государственного университета. Литературоведение. 2006. № 5/1 (45). С. 86–92.
[23] Шевырев С. П. История русской словесности. М., 1859. С. XX.
[24] Дмитриев Л. А. Сюжетное повествование в житийных памятниках XIII–XV вв. // Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 210–211.
[25] Подробнее см.: Лурье Я. С. Судьба беллетристики в XVI в. // Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 387–449.
[26] См. подробнее в статье: Охотникова В. И. Принципы литературной переработки источника при создании Василием-Варлаамом Жития Евфросина Псковского // ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 55. С. 264–280.
[27] Мусин А. Е. Соборы митрополита Макария 1547–1549 гг. и проблема авторитета в культуре XVI в. // Древнерусское искусство. Русское искусство позднего средневековья: XVI век. СПб., 2003. С. 146–165.
[28] Архангельский А. С. Заметки на программу по истории русской литературы и теории словесности // Журнал Министерства народного просвещения, 1906. № 5. С. 10.
[29] Стефанит и Ихнилат. Средневековая книга басен по русским рукописям XV–XVII вв. Л., 1969. С. 13.
[30] Foster p. M. The Сhurch Slavonic Traslation of Maccabees in the Gennadij Bible (1499). ph. D. dissertation. Columbia University, 1995; Ромадановская В. А. Геннадиевская библия 1499 года в рукописной традиции XV–XVII вв. (латинские источники). Дисс. канд. филол. н. СПб., 1999.
[31] Кириллин В. М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI‑XVI века). СПб., 2000. С. 283–284.
[32] Там же. С. 146.