Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН
Федеральное агентство научных организаций
Международная конференция
Colloqueinternational
10-11 сентября 2015
10-11 septembre 2015
Литература как автономия: интеллектуалы и идеология
в ХХ в. (Россия и Запад)
La littérature aux prises avec l'autonomie : intellectuels et idéologies au XXe siècle (Russie et Occident)
Конференция организована Институтом мировой литературы им. А.М. Горького РАН (ИМЛИ РАН, в связи с исследовательской работой по гранту РГНФ № 14-04-00557 а) и Центром франко-российских исследований в Москве (ЦФРИ)
Le colloque est organisé par l’Institut de littérature mondiale A.M. Gorki de l’ASR (IMLI, dans le cadre du projet RFH № 14-04-00557 а) et le Centre d’études franco-russe de Moscou (CEFR)
Тезисы и аннотации докладов на русском и французском языках
Résumés des communications en russe et en français
Тезисы и аннотации на русском языке
Ариас-Вихиль Мария Альбиновна. ИМЛИ РАН
Неизвестное письмо Луи Арагона о подготовке Парижского конгресса в защиту культуры (1935) (по материалам Архива А.М. Горького)
Неизвестное до сих пор письмо Арагона послано Михаилу Кольцову в апреле 1935 года в разгар подготовки Парижского конгресса в защиту культуры. В письме Арагон дает отчет о подготовке Конгресса на разных ее этапах, характеризует деятельность участников инициативной группы с французской стороны. К письму прилагается текст обращения к писателям и план работы Конгресса. М. Кольцов дает свой комментарий к письму Арагона в своем письме от 23 мая 1935 года, адресованном партийному куратору литературы А.С. Щербакову и председателю Союза советских писателей А.М. Горькому.
Волчек Ольга Евгеньевна. СПбГУ
Литературный перевод в советской России: от автономии к идеологии
В одной из последних работ, посвященных проблемам перевода, А.В. Федоров закономерно затрагивает вопрос о взаимообогащении национальных литератур посредством переводов, приближаясь по сути к современной теории культурных трансферов, которая, таким образом, оказывается не так уж и нова, если не принимать во внимание инонациональное звучание термина «трансфер», направляющего отечественную переводоведческую мысль в более широкое русло.
Характерно, что Федоров ссылался в своей работе на Н.Г. Чернышевского, который еще во 2-й половине XIX века, отказывая русской литературе в полной зрелости, выдвинул тезис о том, что переводная литература имела очень важное значение в развитии народного самосознания, равно как просвещения и эстетического вкуса.
Русский XIX век дал миру писателей, которые, обогащая свое лингвистическое сознание за счет иностранного влияния, в частности французского, вырабатывали новый русский язык, новую русскую литературу, которая впоследствии через переводы возвращалась обратно в европейскую культуру, оказывая не менее мощное влияние на развитие исходной национальной литературы.
При этом в собственной переводческой деятельности русские писатели оставались, как правило, абсолютно автономными в выборе тех или иных решений в передаче инонациональной лексики, обогащая литературный язык новыми лексическими единицами и понятиями. Блестящим примером такой свободы обращения с французским словом является творчество Ф.М. Достоевского, в частности, его перевод «Евгении Гранде» Бальзака.
Первые опыты теоретизации переводческой практики в советский период, сформулированные в трактате «Принципы художественного перевода» (1920 г). трех авторов (Н.Гумилев, К. Чуковский, Ф. Батюшков) в рамках амбициозного просветительского начинания М. Горького по изданию «Всемирной литературы», наметили главные ориентиры в развитии советской науки о переводе, обозначив ключевые вопросы возможности перевода (понятие переводимости/непереводимости) для обогащения национальной литературы и языка.
Идеологические установки классиков марксизма-ленинизма на соответствие перевода общенародной норме языка, как «важнейшему средству общения» существенно ограничивали автономию переводчиков-практиков и теоретиков перевода. Так. Федоров, сближаясь в ранних работах с теоретическими разработками формальной школы и идеями Н. Гумилева и Ф. Батюшкова, был вынужден отказаться от собственных новаторских теоретических положений, что отразилось как в первой его монографии «О литературном переводе» (1941), так и в в первом издании «Введения в теорию перевода» (1953).
В 60-е годы введение в словарный обиход советского читателя инонациональной лексики подвергается еще большей идеологической фильтрации, позволявшей не только (де)формировать эстетический вкус, но и негативно влиять на развитие русского языка. Переводчики и теоретики перевода, вынужденные следовать идеологическим установкам, фактически доводят борьбу за чистоту русского языка до известного абсурда, что, в частности, находит выражение в известной книге Н. Галь «Слово живое и мертвое» (1972).
Гальцова Елена Дмитриевна. ИМЛИ, МГУ им. М.В. Ломоносова, РГГУ
Тристан Тцара и СССР в 1930-1940-е годы
Исследование отношений Тцара с СССР, типичных для французского представителя авангарда и левой интеллигенции, реальных контактов с писателями и художниками, и с советской номенклатурой, а также разбор материалов о Тцара, сохранившихся в фондах Союза Советских писателей СССР. Интерес советских писателей к деятельности Тцара в рамках движения писателей в защиту культуры в 1930-е годы, неудавшиеся попытки публикации его критических и теоретических произведений в СССР. Транспозиция образов, связанных с революцией и Советским Союзом в эссеистке Тцара означенного периода.
.Жданова Лия Искандеровна. МГУ им. М.В. Ломоносова
«Милый, добрый старый Джон...»: полемика Е. Евтушенко и Дж. Стейнбека в американской и советской периодике в связи с войной во Вьетнаме
Знакомство Е. Евтушенко и Дж. Стейнбека состоялось осенью 1963 г. во время визита американского писателя в страну Советов в рамках культурного обмена, инициированного Госдепартаментом США и Союзом советских писателей. В течение короткого пребывания Стейнбека в Москве, совпавшего по времени с закатом «оттепели», писатели неоднократно встречались и беседовали на общественно-политические темы, при всех видимых разногласиях сохраняя дружеское расположение и исключительное уважение друг к другу.
Однако в 1966 г. ситуация на мировой политической арене вновь обострилась из-за войны во Вьетнаме, в США и СССР развернулась пропагандистская кампания в прессе. Одним из ярких эпизодов идеологического противостояния стала заочная полемика между Дж. Стейнбеком и Е. Евтушенко. Ее начало было положено публикацией «Письма Джону Стейнбеку» Е. Евтушенко в «Литературной газете», в котором он в стихотворной форме призвал автора «Гроздьев гнева» прервать свое молчание и осудить «варварские налеты американской авиации на мирные города Вьетнама» (Евтушенко Е. Письмо Джону Стейнбеку: Стихи. // Литературная газета. 7 июля 1966. №79. – С. 4.). Ответ Стейнбека не замедлил явиться, и был опубликован в нью-йоркской газете «Newsday» (Steinbeck J. An Open Letter to Poet Yevtushenko. // Newsday. July 11, 1966. – P. 3.). По словам рецензента «Литературной газеты», в ответном послании советскому поэту Стейнбек «не только отвергает содержащийся в стихах Евтушенко призыв осудить агрессию США, но и фактически оправдывает действия Белого дома и Пентагона. Стейнбек пытается отрицать очевидные всему миру факты – бомбардировку мирных городов и сел, убийство мирных жителей, женщин и детей. Он повторяет избитые аргументы официальной пропаганды США, искажающие правду о войне во Вьетнаме и ее виновниках» («И вот Стейнбек нарушил молчание…» // Литературная газета. 16 июля 1966. №83. – С. 4).
Вслед за этой публикацией в советской печати началась массированная атака на имя Стейнбека, реакция которого на события во Вьетнаме была фактически приравнена к преступлениям ближайшего гитлеровского окружения.
В то же время в американской печати появились статьи, посвященные разбору полемики Стейнбека с его оппонентами из «Литературной газеты» и других советских изданий. Представители американской прессы (газет «New York Times», «Time», «Newsday» и др.) подошли к данному вопросу критически, попытавшись дать максимально объективную оценку экспрессивным высказываниям, звучащим с двух участвующих в конфликте сторон.
В докладе представлены материалы советских и американских периодических изданий, а также материалы Российского архива литературы и искусства (РГАЛИ).
Кудрявцева Тамара Викторовна, ИМЛИ РАН
Российско-немецкие и немецко-русские литературные связи в фокусе идеологической и культурно-политической парадигмы (1920–2000-е годы)
В докладе рассматривается специфика воздействия идеологии и культурной политики на литературные взаимосвязи двух государств в разные периоды их существования. Выделяется период плодотворных литературных контактов в условиях относительной свободы литературного творчества в Советской России (СССР) и Веймарской республике в 1920-е годы, период идеологического диктата в СССР и Германии в годы правления Сталина и Гитлера (1933—1945), период послевоенного существования литератур в условиях жесткой цензуры в годы железного занавеса в СССР и сосуществования двух немецких государств (ГДР и ФРГ в 1945–1989 г.) и период коммерциализированного постсоветского и объединенного германского литературного рынка в 1990–2000-е годы.
Лагутина Ирина Николаевна. НИУ ВШЭ
"Немецкие писатели-эмигранты в Париже и Союз советских писателей в 1930-е гг.: к вопросу об идеологическом "подтексте" литературной политики
Идея антифашистского «единого фронта» (Einheitsfront), объединяющая «левые» политические силы 1930-х гг., во многом определяла культурно-политическую стратегию Союза защиты немецких писателей (секретарь ‒ А.Канторович) и Немецкой свободной библиотеки(президент ‒ Г.Манн, почетные президенты ‒ А.Жид, Р.Роллан, Г.Уэллс, Л.Фейхтвангер), организованных в Париже в 1933 г. немецкими писателями-эмигрантами. В основе доклада лежит анализ переписки этих организаций с Иностранной комиссией Союза советских писателей и редакцией журнала «Das Wort» (Москва, 1936-1939), которая показывает, что их деятельность (издания журналов и книг, публикации статей, антифашистские митинги, конференции, встречи и др.) не только часто финансировалась, но и идеологически корректировалась из Москвы.
Легенькова Елизавета Александровна. СПбГУП. РГНФ15-24-08001 ам
Об одном московском письме Пьера Паскаля Жану Геенно
Привлеченные идеалами русской революции некоторые французские интеллектуалы, среди них Борис Суварин, Виктор Серж и Пьер Паскаль, пришли на службу советской власти. В течение недолгого времени их использовали как агитаторов, переводчиков, агентов Коминтерна. Сначала они с энтузиазмом выступают перед международным пролетариатом и левой интеллигенцией как пропагандисты русской революции, социалистического строя, советской власти и советской культуры, о чем свидетельствуют их публикации в изданиях Коминтерна и левой французской прессы. К середине 20-х годов каждый из них по-своему и в свое время приходят к осознанию того, что действительность советского режима противоречит их идеальному образу революции. С этого момента они становятся диссидентами и стараются рассказать французским товарищам правду об СССР. Ранее формально объединенные работой в Интернационале, теперь они образуют неформальную сеть, в которую постепенно вовлекаются интеллектуалы, живущие как в России, так и во Франции. Начинавшие в лоне советской пропаганды, теперь они становятся на стезю контр-пропаганды и употребляют все свои знания и способности на развенчание советских мифов.
В качестве наглядного примера этой деятельности в докладе анализируется хранящееся в Фонде Жана Геенно неопубликованное письмо Пьера Паскаля (Москва,1928). В 1928 г. Ж. Геенно задумал написать книгу о Ленине. В ходе работы над книгой, он консультировался с разными экспертами, среди которых был и П. Паскаль, сотрудник московского Института Маркса-Энгельса, переводчик и комментатор ленинских трудов. В письме Паскаля Ж. Геенно дается разносторонняя оценка Ленина (человека и политика), отмечается нарастающая тенденция превращения вождя пролетариата после его смерти в кумира, а его трудов - в догму, при умалчивании его высказываний «неудобных» для существующей власти. Среди литературы о Ленине, переведенной на французский язык, Паскаль рекомендует Геенно книги Троцкого, Гильбо, Горького, Зиновьева, Виктора Сержа. Также, сквозь призму недавней истории он анализирует труды Ленина (Детская болезнь Левизны», «Государство и революция», «О продовольственном налоге»), советует познакомиться с воспоминаниями Крупской. В качестве одного из наиболее надежных свидетелей революции он рекомендует Геенно своего друга, живущего в Париже, Бориса Суварина.
Письмо Паскаля и его Русский дневник 1928-1928 годов, а также письма Геенно этого времени разным адресатам позволяют получить представление об одном из неофициальных каналов интеллектуального трансфера между Россией и Францией конца 20-х годов ХХ века.
Маричик-Сьоли Юлия Александровна. Поларт, Лион
Возвращение из России: Москва-Владивосток глазами современных французских писателей
Существует большое количество текстов, созданных французскими писателями и путешественниками и посвященных описанию как советской, так и постсоветской России.
В докладе анализируются свидетельства группы французских писателей, совершивших путешествие по России в 2010 г. (перекрёстный год культуры Россия-Франция). Речь идет о следующих книгах: «Сибирь. Москва-Владивосток, май-июнь 2010» (2012) Даниэль Сальнав, «Транссибирская магистраль» (2012) Доминика Фернандеза и «Сибирь» (2011) Оливье Ролена.
При этом необходимо отметить, что Оливье Ролен, много путешествующий по России, посетил СССР и выпустил книгу «В России»в 1987г.
Таким образом, я рассмотрю две группы текстов, написанных до и после распада СССР, по следующим критериям:
- жанр
- преемственность/разрыв с литературной традицией «возвращения из СССР»
- политические комментарии
- соотношение свое/чужое (идентичность и другость)
- выделение «русскости», сущности русского характера
Подводя итоги доклада, я сделаю вывод о возрождении или отсутствии клише, связанных с Россией; о противоречивом соотношении идентичности и другости; о политической ангажированности и писательской ответственности.
Барбара Меацци. Университет Ниццы
"Поэты и писатели-футуристы и авангардисты дарят автомобиль Маринетти» (1934): футуризм и фашистский режим в тридцатые годы в Италии
Когда в 1934 году поэты и писатели футуристы и авангардисты дарят автомобиль Маринетти в Турине – столице марки ФИАТ, футуристы и Маринетти уже утратили почти все свое влияние в литературной и художественной панораме Италии. Как это могло случиться? Разве футуризм не был предназначен для того, чтобы стать искусством господствующего режима? Разве он не был фашистским искусством по преимуществу? Разве в Италии поэт – футурист – в тридцатые годы – больше, чем просто поэт?
Надъярных Мария Федоровна. ИМЛИ
Миражи максимализма: «литература» и «революция» в латиноамериканских трактовках 1920-х - 1930-х годов.
В докладе реконструируются контексты становления ценностного соотношения понятий «литература» и «революция» в латиноамериканских текстах первой трети ХХ века. Специфика восприятия и репрезентации революции 1917 года, «русской» и «советской» реальности, особенности интерпретаций фигур «русских» и «советских» писателей, советской идеологии и культурной / литературной политики рассматриваются в связи с анализом функций и уровней западноевропейского (испанского, французского) посредничества. Особое внимание уделяется пребыванию латиноамериканских авторов в СССР, личным контактам латиноамериканских авторов с эмигрантскими и советскими, литературно-художественными и интеллектуальными сообществами, с советскими властными структурами.
Отан-Матье Мари-Кристин. НЦНИ Франции, Eur’ORBEM, Париж
От пьесы к сценическому материалу. Мейерхольдовская советизация пьес Верхарна («Зори»), Кроммелинка («Великодушный рогоносец»), Мартине («Ночь»). 1920-1923
Сразу после Революции, Мейерхольда провозглашает себя вождём Театрального Октября и радикально пересматривает отношение режиссера к драматургии. Отрицая «буржуазную» концепцию театра на службе драматического произведения, он считает, что пьесы принадлежат литературе и что их место в библиотеках. А для сцены нужен простой драматический материал, который режиссер – в качестве автора спектакля, лепит, адаптирует к цели своего общего решения спектакля, так же как ориентации пропаганды. До вторжения цензуры, режиссер предлагает идеологическую надстроенность выбранных им произведений, которыми он пользуется как предлог, канва. Во имя рабочих масс и диктатуры пролетариата, Мейерхольда в послеоктябрские годы делает из театра пространство для митинга, агитки, и отказывается от пассивного зрителя-созерцателя. Мейерхольд объявляет себя создателем новых, революционных форм и воспитателем нового человека, на сцене и в зале. В отсутствии советского репертуара который еще пишется в 20е г., он выбирает классику и западные пьесы, чтобы с ними экспериментировать. На примере переписывания я пьес Верхарна, Кроммелинка и Мартине мы предлагаем картину этого радикального пересмотра места текста в спектакле и тотального подчинения драматургии воинствующей режиссуре.
Панов Сергей Игоревич, ИМЛИ, Панова Ольга Юрьевна, МГУ им. Ломоносова, ИМЛИ.
Теодор Драйзер, СССР и еврейский вопрос
В начале 1930-х гг. Т. Драйзер прочно занимает место одного из главных друзей СССР в мировой литературе. Выходит 8-томное собрание его сочинений, «Правда», «Известия» просят у Драйзера заметки и комментарии по актуальным темам. Легкое недовольство советских «кураторов» Драйзера вызывает его участие с конца 1932 г. в журнале «American Spectator», который Драйзер редактирует вместе с группой американских либералов (Дж. Дж. Нейтен, Ю. О’Нил, Э. Бойд, Дж.Б. Кейбл). Доверенное лицо Драйзера в СССР С. Динамов отказывается от сотрудничества с «American Spectator» и предрекает Драйзеру, что просветительская и абстрактно-гуманистическая программа журнала не доведет до добра. Предсказание сбылось после публикации в сентябре 1933 г. в «American Spectator» дискуссии по еврейскому вопросу. В полемику с Драйзером вступил американский публицист Х.Хэпгуд, и 17 апреля 1935 г. их переписка была опубликована в журнале «Nation» под заголовком «Антисемит ли Теодор Драйзер?» Возмущению американских коммунистов и социалистов не было предела. В итоге Драйзер не стал ни председателем, ни даже членом Исполнительного комитета создававшейся в тот момент Национальной Лиги американских писателей. Коммунистический еженедельник «New Masses» развернул травлю писателя; одновременно в СССР был направлен поток жалоб на Драйзера. Советские инстанции оказались в щекотливом положении: необходимо было реагировать на возмущение американских коммунистов, однако в СССР не хотели дискредитации Драйзера и разрыва с ним. В итоге громкий скандал почти не получил отражения в советской печати: не были опубликованы ни уже переведенная для «ИЛ» подборка «Антисемит ли Теодор Драйзер?», ни письма протеста от американских коммунистов. В частной переписке С. Динамов постарался убедить Драйзера отказаться от публичного обсуждения еврейского вопроса, а товарищей из «New Masses» и компартии США увещевали через Коминтерн. Архивные материалы, документирующие эту историю, демонстрируют механизмы регулирования международной культурной политики СССР в 1930-е гг.
Роле Серж. Университет Лилль-3
«Автономия» (Бурдье) и «трансцендирующее чтение» (Деррида): две модели осмысления русской литературы
Понятие «автономии» в том смысле, какой в него вкладывал Бурдье, в рамках французского «литературного поля», легко переносим в русский контекст: оно позволяет осмыслить отношение литературы к «полю власти» и функционирование самой интересной литературы как «экономии наоборот». Тем не менее, автономия не позволяет осмыслить «миссии» (социальной, моральной, религиозной и т.д…), которую считает себе свойственной русская литература. Миссия не обязательно противоречит автономии. Можно заметить, что всё то, что можно считать автономным в русской литературе, оказывается очень сходным с тем, что Деррида называл «трансцендентальным чтением», то есть – ответственности. В этом и заключается одно из ее больших отличий от французской литературы, в которой эти два понятия почти всегда исключают друг друга.
Тайманова Татьяна Соломоновна. СПбГУ, РГНФ15-24-08001 ам
Как Клодель узнал правду о Советском Союзе.
В докладе говорится об опыте, полученном молодым французским рабочим во время его пребывания в Советском Союзе.
Робер Гиенеф, член ФКП с момента ее основания, отправился в 1923 г в Советский Союз, чтобы своим опытом и знаниями помочь строителям социализма. Кроме того, ему хотелось увидеть собственными глазами новое общество и новую жизнь. В Советской России Гиенеф провел 11 лет. Быстро наступило разочарование. В 1934 году ему с семьей (женой и сыном) удалось вернуться во Францию. Советский опыт Гиенефа воплотился в двух книгах, написанных под псевдонимом Ивон и вышедших в 1936 («Что стало с Русской революцией») и в 1938 («СССР как он есть») годах. Предисловия к этим книгам написали соответственно Пьер Паскаль и Андре Жид, которые сходятся в том, что миру необходимо открыть глаза на правду об СССР.
Одним из первых, кто, благодаря Ивону, узнал правду об СССР, был Поль Клодель. Он написал эссе «Лето в аду», в котором речь идет вовсе не о поэзии Артюра Рембо, а о ситуации в СССР.
Терехина Вера Николаевна. ИМЛИ
Маяковский на пути к социальному заказу
1. Маяковский в составе общества «Свобода искусству» (1917) и в руководстве Союза деятелей искусства» (1917).
2. Требование Третьей, бескровной, Революции Духа (1918).
3. «Отчего не в партии?..» - «Дисциплина заставила б меня что-нибудь “делопроизводить”. А это все равно, что броненосец на велосипед переделывать» (1922).
Токарев Дмитрий Викторович, ИРЛИ РАН (Пушкинский дом)
Путешествие в начало ночи: Пьер Дриё ла Рошель в Дахау и Болшево
в 1935 году
В докладе рассматриваются обстоятельства визита в Москву автора книги «Фашистский социализм» (1934). Дриё приехал в Москву 20 сентября 1935 года и провел в ней полных шесть дней. В советской столице, куда писатель попал непосредственно после посещения съезда нацистской партии в Нюрнберге, он посетил бывший Новодевичий монастырь, колонию для проституток и других «соцаномаликов» имени Каляева, размещавшуюся в здании Троице-Сергиевой лавры, а также знаменитую образцово-показательную колонию в Болшево. В докладе будет сделана попытка ответить на вопрос, с какой целью советские власти пригласили в Москву известного своими фашистскими симпатиями писателя и даже издали в 1936 году книгу его новелл; будут проанализированы также некоторые новые документы, проливающие свет на обстоятельства этого путешествия, предпринятого в начале сталинской и гитлеровской «ночи».
Фокин Сергей Леонидович. Санкт-Петербургский государственный экономический университет, Санкт-Петербургский государственный университет.
Идея Нации/Франции во «Взглядах на современный мир» (1931) Поля Валери
1.Мы исходим из того, что одним из ключевых понятий мысли Валери выступает понятие « fiduciaire », которое поэт-философ использует не столько в узко экономическом смысле «фидуциарный, доверительный; основанный на общественном доверии (в частности, когда говорится о бумажных деньгах, не обеспеченных золотом)», сколько в более общем значении «условного», «конвенционального», «относительного», словом, всего того, что противоречит абсолютной свободе разума ( l’esprit) определять безусловные ценности.
2.Столкнувшись в послевоенные десятилетия с необходимостью мыслить политику, то есть искусство организации социальной жизни, Валери был вынужден многократно представлять «идею Францию», которая определялась поэтом-философом, с одной стороны, в сравнении с другими национальными или наднациональными образованиями (Англия, Германия, Россия, Европа, Лига наций), тогда как с другой – в соотношении с понятиями «декаданса», «истории», «нации», «современного мира» и т.п.
3.В наиболее полном виде эти представления были изложены в ряде разнородных текстов, объединенных в 1931 г. в сборнике статей «Взгляды на современный мир», к которому примыкал также раздел «Квазиполитических эссе» из тома «Смесь» (1934). Вместе с тем, публичные размышления о Франции и Европе, нациях и национализмах, сопровождались менее вынужденными мыслительными построениями и упражнениями, которыми Валери занимался в своих «Тетрадях», рассматривавшихся поэтом-философом как наиболее значительная и «автономная» часть собственного творчества.
4.В центре нашего доклада – попытка рассмотреть взгляды Валери на Францию и нацию в свете понятия « fiduciaire », то есть нам важно попытаться определить, что в них диктовалось современной идеологией, а что определялось автономией свободного поэтического разума.
Литература:
1.Valéry P. Regards sur le monde actuel et autres essais//Œuvres.II/Éd. de J. Hytier. Paris, 1960.
2.Valéry P. Cahiers. I., II/ Éd. de J.Robinson-Valéry. Paris, 1974.
Франц Пьер. Сорбонна, Париж
Французская революция, русская революция, театр Ромена Роллана от «Дантона» до «Робеспьера»
Французская революция, в качестве реальной истории или мифа, является для Ромена Роллана постоянным горизонтом мысли. Но эта отсылка не отличается стабильностью, ее оценки меняются в зависимости от времени – от дела Дрейфуса до сталинских чисток, в то время как Революция как таковая остается незыблемым мифическим горизонтом, и в драмах, построенные на этом сюжете, прямое политической значение меняется.
Харитонова Наталья Юрьевна. ИМЛИ РАН
Имиджмейкерство как стратегия советской культурной дипломатии: Андре Жид-«друг» СССР
Путешествие Андре Жида в Советский Союз, история его травелога и реакция на него в СССР и за его пределами - хорошо изученный исследователями сюжет. Но интересен он не только тем, как рождался текст книги о поездке в страну Советов и тем, кто и что повлияло на решение писателя выступить с критикой советского режима. Не менее интересным мне представляется механизм формирование образа Андре Жида – друга СССР в советской печати, хотя задолго до его поездки проницательный представитель советской культурной дипломатии уже имел веские основания для того чтобы заметить, что писатель настроен далеко не так лояльно ко всему советскому, как того следовало ожидать от подлинного почитателя советской страны. Хорошим примером тому служит реакция А.Жида на заседание, посвященное свободе творчества во время Первого конгресса писателей в защиту культуры, состоявшегося в 1935 году в Париже. Несмотря на то, что советские деятели знали о критической позиции А.Жида, они предпочли закрыть на это глаза, а советская печать представила А.Жида как исключительного друга и защитника СССР. Речь шла о пропагандистской манипуляции, а дальнейшее развитие событий лишь продемонстрировало, что форсированное создание образа писателя - друга СССР не было гарантией лояльности, и, более того, могло привести к громкому провалу стратегий советской культурной дипломатии в период между двумя войнами.
Чечович Светлана. Католический университет Лувен-ля-Нев
«Матрешка» Шарля Плинье (1939) – «ориенталисткая» концепция России и большевисткой революции 1917 г.
После большевистской революции 1917 европейские страны высказывали свое мнение, с одной стороны, о коммунистическом режиме, и с другой, о России как родине «загадочной славянской души». Так, в литературных произведений и критики на Западе возникают два образа России: стереотипные образы, существовавшие в течение многих столетий и другие, являющиеся результатом текущего политического момента и соответствующие идеологической обстановке в момент их восприятия. В Бельгии, где ситуация осложнялась необходимостью постоянного утверждения собственной идентичности в ситуации культурного господства Парижа, "русская тема" стала предметом различных типов дискурса в 1920е и 1930е годы: в рассказах о путешествиях, репортажах, личных письмах, художественной литературе.
Мы исследуем образ России в романе «Матрешка» (1939) бельгийского писателя Шарля Плинье. Это произведение было посвящено Зинаиде Шаховской, одному из значительных проводников русской культуры в Бельгии и Франции. Разрываясь между восхищением коммунистической революции и католицизмом, Плинье создает одновременно и оригинальный, и стереотипный образ России, воплощая его в главного героя романа, молодого князя по имени Илья Осокин. Мы изучаем взаимодействия между старыми стереотипами "славянской души" и коммунистической идеологией, а также внутренний голос писателя, ищущий средства выражения, позиционируя себя между доминирующей идеологий и поисками "бельгийскости".
Résumés des communications en français
Marina Arias-Vikhil, IMLI
Une lettre inédite de Louis Aragon à propos de la préparation du Congrès de la Défense de la culture à Paris (1935) (Archives Gorki)
Aragon a envoyé cette lettre, jusque-là inconnue, à Mikhail Koltsov en avril 1935 au moment de la préparation du Congrès International pour la Défense de la culture à Paris. C’est un compte-rendu d’Aragon des démarches effectuées en vue de la préparation du Congrès avec la description des différentes étapes des activités des membres du groupe d'initiative du côté français. La lettre est accompagnée d’un texte d'appel aux écrivains et du plan de travail du Congrès. Mikhaïl Koltsov, donne son commentaire à la lettre d'Aragon dans sa lettre du 23 mai 1935, adressée au responsable du parti bolchévique A.S. Shcherbakov et au président de l’Union des écrivains soviétiques A.M. Gorki.
Marie-Christine Autant-Mathieu, CNRS, Eur’ORBEM, Paris
De la pièce au matériau scénique. La soviétisation par Meyerhold des pièces de Verhaeren (Les Aubes), Crommelynck (Le Cocu magnifique) et Martinet (La Nuit), 1920-1923
Au lendemain de la révolution, Meyerhold se proclame le chef de l’Octobre théâtral et révise radicalement le rapport du metteur en scène à la pièce. Tournant le dos à la conception « bourgeoise » du théâtre au service de l’œuvre dramatique, il considère que les pièces appartiennent à la littérature et que leur place est dans les bibliothèques. Le théâtre, lui, a besoin d’un simple matériau dramaturgique que le metteur en scène, « auteur du spectacle » modèle, ajuste aux besoins de sa conception de la composition d’ensemble et aussi des orientations de la propagande : avant même l’intervention de la censure, le metteur en scène propose « une mise au point idéologique » des œuvres qu’il choisit et qu’il utilise comme prétexte, canevas. C’est au nom de son engagement aux côtés des masses laborieuses et de son soutien à la dictature du prolétariat que Meyerhold, dans les années qui suivent Octobre, fait du théâtre un lieu de meeting, d’agitation, de transformation de la place du spectateur dont il refuse la passivité contemplatrice. Meyerhold se veut le créateur de nouvelles formes, révolutionnaires, et l’éducateur d’un homme nouveau, sur la scène et dans la salle. Au tout début des années 1920, faute d’un répertoire soviétique encore en gestation, il utilise les classiques et les pièces occidentales comme terrain d’expérimentation. C’est l’étude de cette réévaluation radicale de la place du texte dans le spectacle et de l’aliénation de la dramaturgie aux besoins de la mise en scène que nous proposons, à partir de l’exemple de la réécriture des pièces de Verhaeren, Crommelynck et Martinet.
Svetlana Cecovic (Université catholique de Louvain)
La Matriochka de Charles Plisnier (1939) – une vision « orientalisée » de la Russie et de la révolution bolchévique de 1917
Suite à la révolution bolchévique de 1917 les pays européens se positionnaient constamment vis-à-vis du régime communiste et de la Russie, la terre de la mystérieuse « âme slave ». Ainsi, deux types d’images de la Russie se croisent dans les œuvres littéraires et critiques en Occident: les images stéréotypées qui datent depuis des siècles et des autres qui sont le fruit du moment politique actuel et qui correspondent principalement au climat idéologique du milieu d’accueil.
En Belgique dont la position se complexifie davantage par l’affirmation permanente de sa propre identité belge face à la domination culturelle de Paris, « le thème russe » devint le sujet de différents types de discours dans les années 20 et 30 : récits de voyage, reportages, lettres privées, œuvres de fiction.
Nous nous proposons d’étudier l’image de la Russie dans le roman La Matriochka (1939) de l’écrivain belge Charles Plisnier. L’œuvre fut dédiée à Zinaïda Schakhovskoy, une grande médiatrice de la culture russe en Belgique et en France. Tiraillé entre l’admiration de la révolution communiste et le catholicisme, Plisnier crée une image à la fois originale et stéréotypée de la Russie incarnée par le personnage principale du roman, le jeune prince Ilya Ossokine. Nous analyserons l’interaction des anciens stéréotypes de « l’âme slave » avec l’idéologie communiste et enfin la voix intime de l’écrivain qui cherche son expression en se positionnant entre les idéologies régnantes et une quête de « belgitude ».
Sergueï L. Fokine. Université nationale d’ Économie de Saint-Pétersburg, Université d'État de Saint-Pétersbourg
L'idée de la France considérée dans ses rapports avec celle de la Nation dans «Regards sur le monde actuel» (1931) de Paul Valéry
1. Nous partons de ce fait que l'un des concepts clés de la pensée de Valéry est la notion du
« fiduciaire» que le poète-philosophe utilise pas autant dans le sens économique «de confiance; basé sur la confiance publique (en particulier lorsqu’on parle de papier-monnaie, qui n’est pas garanti d’or) ou encore des valeurs fictives, fondées sur la confiance accordée à qui les émet», mais plutôt dans le sens plus général du «relatif», de tout ce qui est contraire à la liberté absolue de l’esprit de déterminer les valeurs absolues.
2. En se confrontant, dans les décennies de l’entre-deux-guerre, avec l’obligation de penser le politique, c'est-à-dire l’art de l’organisation de la vie sociale, Valéry a été contraint à plusieurs reprises de présenter ses vues sur «l’idée de la France», qui a été définie par le poète-philosophe, d'une part, en comparaison avec d'autres organisations nationales ou surnationales
(l'Angleterre, l'Allemagne, la Russie, l'Europe, la Société des Nations unies), de l’autre dans les rapports avec les notions de «décadence», «histoire», «nation», «le monde moderne», etc.
3. De la manière la plus complète ces vues ont été énoncées dans plusieurs textes hétérogènes réunis en 1931 dans le recueil d’essais «Regards sur le monde actuel» auquel s’est ajoutée aussi en 1934 la section «Essais quasi politiques» du volume de «Variété». En même temps, les réflexions publiques sur la France et l’Europe, les nations et les nationalismes, étaient accompagnés des exercices de la pensé plus confidentiels et moins obligés auxquels Valéry s’est engagé dans ses «Cahiers», considérés par le poète-philosophe comme une partie la plus importante et tout à fait «autonome» de sa création.
4. Au centre de notre intervention est donc une tentative d’examiner les vues de Valéry sur la France et la nation à la lumière de la notion du « fiduciaire », c’est-à-dire il nous importe de déterminer ce qu’y était dicté par l’idéologie contemporaine et ce que se définissait par l’autonomie de la libre raison poétique.
Sources :
1. Valéry P. Regards sur le monde actuel et autres essais//Œuvres.II/Éd. de J. Hytier. Paris, 1960.
2. Valéry P. Cahiers. I, II/ Éd. de J. Robinson-Valéry. Paris, 1974.
|
|
|
|
|
|
|
|
Pierre Frantz, Sorbonne
Révolution française, révolution russe, le théâtre de Romain Rolland de Danton à Robespierre.
La Révolution française, histoire ou mythe, est, pour Romain Rolland un horizon d'analyse permanent. Mais c'est une référence instable qui, de l'affaire Dreyfus aux purges staliniennes se prête à de multiples réévaluations. alors que la Révolution se maintient comme horizon mythique, les drames auxquels elle donne lieu change de signification politique directe.
ElenaGaltsova. IMLI, MGU, RGGU
T.Tzara et l’URSS dans les années 1930-1940
Une étude des rapports de Tzara avec l’URSS, typiques pour un représentant des avant-gardes française et des intellectuels de gauche ; de ses contacts réels avec des artistes et écrivains, et aussi avec des fonctionnaires soviétiques ; des matériaux du Fonds de l’Union des écrivains soviétiques concernant Tzara (RGALI). L’intérêt des écrivains soviétiques pour l’activité de Tzara dans le cadre du mouvement pour la défense de la culture dans les années 1930, des tentatives avortées de la publication de ses œuvres critiques et théoriques en URSS. La transposition des images liées à la révolution et l’Union soviétique dans des essais de Tzara pendant la période mentionnée.
Lya Jdanova, MGU
« Mon cher vieux John… » : la polémique entre E. Evtouchenko et J. Steinbeck dans la presse américaine et soviétique concernant la participation de Steinbeck à la guerre de Vietnam
J. Steinbeck a fait la connaissance de E. Evtouchenko en automne 1963 durant la visite de l’écrivain américain au pays des Soviets dans le cadre de l’échange culturel, initiée par le Département d’Etat des Etats-Unis et l’Union des écrivains soviétiques. Pendant le court séjour de Steinbeck à Moscou, coïncidant avec la fin du « dégel », les écrivains se sont rencontrés plusieurs fois et ont discuté sur les sujets sociaux et politiques, et malgré toutes les pergences, ils ont gardé les sentiments d’amitié et d’estime réciproques.
Pourtant en 1966, à cause de la guerre de Vietnam, la situation internationale s’est aggravée, et dans la presse américaine et soviétique s’est déployée une campagne propagandiste dont l’un des épisodes les plus marquant fut la polémique à distance entre Steinbeck et Evtouchenko. Elle fut inaugurée par la publication des Lettres à Jonh Steinbeck d’Evtouchenko dans la « Litératournaïa gazéta », où ce dernier a appelé, sous forme de poème, l’auteur des Raisins de la colère de rompre le silence et condamner « les attaques barbares de l’aviation américaine contre les villes paisibles de Vietnam ». La réponse de Steinbeck, parue dans le journal new-yorkais « Newsday », est interprétée par « Litératournaïa gazéta » en tant que justification des actions de la Maison Blanche et du Pentagon. Après cette publication la presse soviétique s’est acharnée contre Steinbeck en comparant sa conduite à celle de l’entourage de Hitler. La presse américaine n’a pas tardé de réagir, et non seulement de manière polémique. Certains journaux, tels «New York Times», «Time», «Newsday», ont essayé d’analyser objectivement les prises de position des deux parties. La communication est basée sur les matériaux de la presse soviétique et américaine aussi bien que des documents inédits des archives de la RGALI.
Natalia Kharitonova. IMLI
La construction de l’image publique comme une stratégie de la diplomatie culturelle soviétique : André Gide, un « ami » de l’Union soviétique
Le voyage d’André Gide en Union soviétique, histoire de son récit et la réaction en URSS constituent le sujet très bien étudié. Mais dans ce sujet restent des choses pas tout à fait étudiées, les détails de sa genèse, et aussi les moteurs de sa décision de critiquer le régime des Soviets. Il serait aussi intéressant de voir comment a été formée l'image d'André Gide - un ami de l'Union soviétique dans la presse soviétique, mais bien avant son voyage un représentant astucieux de la diplomatie culturelle soviétique a eu raison de souligner que l'écrivain n’est pas suffisamment conforme à tout ce qui est soviétique, pour un vrai admirateur de l’URSS. On peut mentionner comme un bon exemple, la réaction de Gide pendant la réunion consacrée à la liberté de création pendant le premier Congrès international des écrivains pour la défense de la culture, tenue en 1935 à Paris. Malgré le fait que les dirigeants soviétiques étaient au courant de la position critique de Gide, ils ont choisi de l’oublier, et la presse soviétique a présenté Gide comme un ami exceptionnel et le défenseur de l'Union soviétique. Il s’agissait de la manipulation propagandiste, et l’histoire a démontré que la création forcée d'une image de l'écrivain- ami de l'Union soviétique n’était pas une garantie de la loyauté, et, elle aurait pu amener au grand échec de la stratégie soviétique de la diplomatie culturelle dans la période entre les deux guerres.
Тamara Koudriavtseva, IMLI
Les liens entre la Russie et l’Allemagne dans le paradigme idéologique, culturel et politique (années 1920-2000)
La communication est consacrée à l’étude de l’influence de l’idéologie sur les interactions littéraires entre la Russie et l’Allemagne dans de perses périodes de leur existence. On distingue une periode des contacts littéraires fructueux dans l’atmosphère de liberté relative, celle de la création littéraire dans l’URSS et la république de Weimar dans les années 1920; la période du dictat idéologique à l’époque de Staline et de Hitler (1933-1945); la période de l’existence des deux littératures sous la censure très rude à l’époque du rideau de fer et la co-existence de deux états allemands (la RDA et la RFA en 1945-1989) ; et enfin, à l’époque du marché littéraire unis et commercialisé de l’Allemagne dans les années 1990-2000.
Irina Lagoutina (HSE)
Les écrivains allemands émigrés à Paris et l’Union des écrivains soviétique dans les années 1930 : le « sous-texte » idéologique de la politique littéraire
L’idée du front anti-fasciste uni («Einheitsfront»), regrouppant les forces de gauche des années 1930 a défini, pour une grande partie, la stratégie de la Société allemande des gens de Lettres (secretaire ‒ Alfred Kantorowicz) et de la Deutsche Freiheitsbibliothek (président ‒ Heinrich Mann, présidents d’honneur ‒ André Gide, Romain Rolland, H.G. Wells, Lion Feuchtwanger), organisées à Paris en 1933 par les écrivains allemands émigrés. La communication est basée sur la correspondance de ces organisations avec la rédaction de la revue «Das Wort» (Moscou, 1936-1939), l’étude de laquelle démontre que leur activité (l’édition de revues et de livres, publication d’articles, les mitings antifascistes, congrès, colloques, rencontres etc.) ont été souvent non seulement financée, mais idéologiquement « corrigée » par Moscou.
Elizaveta Legenkova. Université des sciences humaines et sociales de Saint-Pétersbourg, РГНФ15-24-08001 ам
Une lettre moscovite de Pierre Pascal à Jean Guéhenno
Attirés par les idéaux de la révolution russe certains intellectuels français dont Boris Souvarine, Victor Serge et Pierre Pascal se sont mis au service du pouvoir soviétique. Pendant une courte période ils étaient employés comme propagandistes, traducteurs et interprètes, agents du Komintern Au début c’est avec enthousiasme qu’ils jouent le rôle de propagandistes de la révolution russe, du régime socialiste et de la culture soviétique devant le prolétariat international et les intellectuels de gauche. Leurs écrits publiés par Komintern et la presse française de gauche en témoignent. Vers le milieu des années 1920, chacun à sa manière et à son temps, ils réalisent que la réalité du régime soviétique contredit à l' image idéale de la révolution. A partir de ce moment ils deviennent dissidents et s’emploient à raconter au camarades français la vérité sur URSS. Autrefois unis de façon formelle par le travail à l’International, maintenant ils forment un réseau informel qui engage les intellectuels vivant aussi bien en Russie qu’en France. Ayant commencé leur activité au sein de la propagande soviétique ils se mettent sur la voie de la contre-propagande et emploient leurs connaissances et talents à découronner les mythes soviétiques.
En tant qu’exemple spectaculaire de cette activité la présente communication analyse une lettre inédite de Pierre Pascal (Moscou, 1928) conservée au Fonds Jean Guéhenno. En 1928 J. Guéhenno eut l’idée d’écrire un livre sur Lénine. Pendant son travail il s’adressa aux experts différents dont P. Pascal, employé à l’Institut Marx-Engels de Moscou, traducteur et commentateur des Oeuvres choisies de Lénine. Dans sa lettre adressée à Guéhenno Pascal porte son jugement sur Lénine (homme et politicien), signale une tendance progressive de transformer le chef du prolétariat après sa mort en un idole et de ses oeuvres en un dogme tout en cachant ses propos « incommodes » pour le pouvoir existant. Parmi les livres sur Lénine traduits en français Pascal recommande à Guéhenno ceux de Trotski, Guilbaux, Gorki, Zinoviev, Victor Serge. Sous l’optique de l’histoire récente il analyse les ouvrages de Lénine (la Maladie infantile du communisme, le gauchisme, L’Etat et la révolution, L’impôt alimentaire), conseille de prendre connaissance des mémoires de Kroupskaia. En tant qu’un témoin fiable de la révolution il recommande à Guéhenno son ami installé à Paris, Boris Souvarine.
La lettre de Pascal et son Journal de Russie 1928-1929 ainsi que les lettres de Guéhenno aux destinataires différents donnent une idée d’un des canaux informels du transfert intellectuel entre la Russie et la France à la fin des années 20 du XXe siècle.
Maritchik-Sioli Joulia. Polart, Lyon
Retour de la Russie : Moscou-Vlapostok vus par des écrivains français contemporains
Nombreux sont les ouvrages créés par les écrivains et les voyageurs français qui sont consacrés à l’exploration de la Russie soviétique ou post-soviétique.
Dans mon exposé, j’analyserai les témoignages d’un groupe d’écrivains français qui ont effectué le voyage à travers la Russie en 2010 (les années culturelles croisées France-Russie). Il s’agit des textes suivants : Sibir (2012) de Danièle Sallenave, Transsibirien (2012) de Dominique Fernandez et Sibérie (2011) d’Olivier Rolin.
Il est à signaler qu’Olivier Rolin, qui voyage beaucoup à travers la Russie, avait visité l’URSS à la fin des années 80 (En Russie, 1987).
J’étudierai donc deux types de tetxes écrits avant et après la chute de l’URSS, selon les critères suivants :
- genre
- fidélité / rupture avec la tradition littéraire du « retour de l’URSS »
- champs politiques
- relation identité / altérité
- « russéité », traits spécifiques de caractère
En conclusion, je parlerai de l’apparition ou de l’absence de clichés, liés à la Russie ; des rapports ambivalents qu’entretiennent l’identité et l’altérité ; de l’engagement politique de l’écrivain et de sa responsabilité.
Barbara Meazzi. Université de Nice Sophia Antipolis
Les poètes et les écrivains futuristes et avant-gardistes offrent une automobile à Marinetti (1934) : le futurisme et le régime fasciste dans les années trente en Italie.
"Lorsqu’en 1934 les poètes et les écrivains futuristes et avant-gardistes offrent une voiture à Marinetti, à Turin – capitale de FIAT (la célèbre usine productrice de voitures), le futurisme et Marinetti ne comptent désormais presque plus rien dans le panorama littéraire et artistique italien.
Comment en sont-ils arrivés là ? N’aurait-il pas dû être, le futurisme, l’art du régime ? L’art fasciste par excellence ? Est-ce qu’en Italie un poète – futuriste – dans les années trente est plus qu’un poète ?
Maria Nadiarnykh. IMLI
Les mirages du maximalisme : la « littérature » et la « révolution » dans les interprétations latino-américaines des années 1920-1930
Nous reconstruisons, dans notre communication les contextes de la construction de la corrélation entre les notions de la « littérature » et de la « révolution » dans les textes latino-américains du premier tiers du XXe siècle. La spécifité de la réception et de la représentation de la révolution de 1917, de la réalité «russe » et « soviétique », les particularités de l’interprétation des figures des écrivains « russes » et « soviétiques », de l’idéologie soviétique, et de la politique culturelle/littéraire, est étudiée en rapport avec l’analyse des fonction et des niveaux de la médiation européenne (espagnole, française). On attache une attention particulière au séjour des auteurs latino-américains en URSS, aux contacts personnels des auteurs latino-américains avec les communautés émigrées et soviétiques, littéraires, artistiques et intellectuelles, les structures soviétiques du pouvoir.
Sergueil Panov, IMLI, Olga Panova, MGU, IMLI.
Theodore Dreiser, l’URSS et la question juive
Au début des années 1930, T. Dreiser tient fermement la place de l'un des amis les plus importants de l'URSS, de toute la littérature mondiale. On publie ses œuvres en 8 volumes, les périodiques "Pravda", "Izvestia" demandent à Dreiser d’écrire des articles, notes et commentaires sur des sujets d'actualité. Les « accompagnateurs » soviétiques de Dreiser sont un peu mécontents de ses publications à la fin de 1932 à la revue «Americain Spectator», que Dreiser édite avec un groupe de libéraux américains (G.J. Nathan, E. O’Neal, E.Boyd, G.B.Cable). S. Dinamov, le responsable des contacts avec Dreiser en URSS, refuse de coopérer avec «American Spectator» et lui prédit que le programme humaniste et abstraite de l'éducation de la revue ne mènera pas à tout bon. La prédiction se réalise après la publication par « American Spectator » ; en septembre 1933, de la discussion sur la question juive. La polémique avec Dreiser a été soutenue par le publiciste américain H.Hapgood, et 17 avril 1935 leur correspondance a été publiée dans la revue «Nation» sous le titre «Est-ce que Dreiser est antisémite?" L'indignation des communistes et des socialistes américains a été immense. En conséquence, Dreiser n’est devenu ni président ni même membre du Comité Exécutif de la Ligue nationale de écrivains américains (National League of American Writers), crée à ce moment. L’hebdomadaire communiste «New Masses» à commencer la traque de l'écrivain; en même temps, et on a lancé tout une foulée de plainte contre Dreiser adressée à l’Union soviétique. Les autorités soviétiques se sont retrouvées dans une situation délicate: il était nécessaire de répondre à l'indignation des communistes américains, mais l'Union soviétique ne voulait pas discréditer Dreiser et rompre avec lui. En conséquence, le scandale est passé presque inaperçu par la presse soviétique: on n’a pas publié les textes déjà préparés et traduits pour la revue « La littérature internationale » autour du sujet « Est-ce que Dreiser est antisémite ? » ; et de même pour les lettres de protestation de la part des communistes américains. Dans la correspondance privée S. Dinamov essaye de convaincre Dreiser de renoncer à la discussion publique de la question juive, tandis que les services du Komintern ont essayé de calmer les camarades de « New Masses » et du Parti communiste des Etats-Unis. Les documents d'archives documentant cette histoire, démontrent les mécanismes de régulation de la politique culturelle internationale de l'Union soviétique dans les années 1930.
Serge Rolet, Université de Lille III
« Autonomie » (Bourdieu) et « lecture transcendante » (Derrida) : deux modèles français pour penser la littérature russe
La notion d’autonomie au sens de Bourdieu, élaborée dans le cadre du « champ littéraire » français, est largement transférable dans le contexte russe : elle permet notamment de penser la relation de la littérature avec le « champ du pouvoir », et le fonctionnement de la littérature la plus intéressante comme « économie à l’envers ». Toutefois, l’autonomie ne permet pas de rendre compte de la « mission » (sociale, morale, religieuse, etc…) que se donne très souvent la littérature russe. La mission ne contredit pas forcément l’autonomie. On s’aperçoit que la littérature russe, dans ce qu’elle a de plus autonome, est très ouverte à ce que Derrida appelle la « lecture transcendante », c’est-à-dire à la responsabilité. Là se trouve l’une de ses grandes différences avec la littérature française, dans laquelle les deux notions s’excluent presque toujours.
ТatianaTaïmanova, SPbGU, РГНФ15-24-08001 ам
Paul Claudel et la vérité de l’URSS
Dans la communication, il s’agit de l’expérience reçue par un jeune ouvrier français pendant son séjour en URSS.
Robert Guiheneuf, membre du PCF dès sa création, est parti en URSS en 1923 afin de mettre ses connaissances d’ouvrier qualifié à la disposition des constructeurs du socialisme. En même temps il voulait voir par ses propres yeux ce qu’était cette vie nouvelle. Guiheneuf a passé en Russie soviétique 11 ans. La désillusion est bien vite présente. En 1934 il a réussi à rentrer en France avec sa femme et son fils. Ses deux ouvrages parus respectivement en 1936 (Ce qu’est devenue la Révolution Russe) et en 1938 (L’URSS telle qu’elle est) sous le nom de plume Yvon sont le fruit de ses onze ans d’expérience. L’un est préfacé par Pierre Pascal. L’autre – par André Gide. Les deux intellectuels français sont d’accord qu’il est le temps pour déciller les yeux sur le mensonge de l’URSS. Paul Claudel fut l’un des premiers qui ait appris la vérité grâce à Guiheneuf. Il écrit son essai Une saison en enfer(1938) qui ne parle point de la poésie de Rimbaud mais de la situation en URSS.
Véra Terekhina. IMLI
Maïakovsky en route vers la commande sociale
1. Maïakovsky dans la société « La Liberté à l’art » (1917) et dans la direction de « l’Union des gens des arts » (1917)
2. L’exigence de ma Troisième Révolution de l’Esprit, sans effusion de sang
3. « Pourquoi je ne suis pas dans le parti ? » - « La discipline m’aurait obligé de « faire de la production bureaucratique ». Et c’est la même chose que transformer un bateau armé en une bicyclette » (1922).
Dimitri Tokarev. Institut de littérature russe (Maison Pouchkine)
Voyage au début de la nuit : Pierre Drieu la Rochelle à Dachau et à Bolchevo en 1935
La présente communication est consacrée à une page mal connue de la vie et de l’œuvre de Drieu la Rochelle : pourquoi un des textes majeurs de l’écrivain (La Comédie de Charleroi, 1934), qui ne cachait pas ses sympathies pour le fascisme, fut-il traduit en russe en 1936, à une époque de confrontation idéologique très marquée entre la Russie stalinienne et l’Allemagne hitlérienne ? Pourquoi l’auteur du Socialisme fasciste (1934) a-t-il été invité à se rendre à Moscou, et cela juste après sa visite à Nuremberg où il a assisté au congrès nazi et après sa visite au camp de Dachau ? L’analyse détaillée du parcours moscovite de Drieu permet de répondre à ces questions mais aussi de mieux comprendre les stratagèmes utilisés par des régimes totalitaires afin de gagner la bienveillance d’un intellectuel en quête d’une idéologie qui lui conviennne. On analysera d’ailleurs de nouveaux documents et témoignages permettant d’éclaircir quelques épisodes obscurs du séjour moscovite de Drieu.
Olga Voltchek, Université d’Etat de Saint-Pétersbourg
La traduction littéraire en Russie soviétique : de l’autonomie à l’idéologie
Dans l’un de ses derniers ouvrages consacrés aux problème de la traduction Andreï Fedorov pose la question de l’enrichissement mutuel des littératures nationales par les traductions en s’approchant ainsi de la théorie des transferts culturels, qui s’avère de la sorte pas si nouvelle dans la philologie russe, à part le terme étranger « le transfert », ce qui ouvre pour la traductologie contemporaine de nouveaux horizons.
Ce qu'il y a de particulier, c'est que Fedorov cite N. Tchernychevski, qui déjà dans la deuxième moitié du XIXe, tout en refusant à la littérature russe une certaine maturité, a avancé une thèse que les traductions littéraires chez les nouvelles nations européennes avaient une grande importance dans le développement de la conscience nationale, du goût esthétique et de l’éducation des peuples.
Le XIXe siècle russe a donné au monde des écrivains qui, tout enrichissant leur conscience linguistique grâce à l’influence des littératures étrangères, y compris française, ont élaboré un nouveau langage littéraire, voire une nouvelle littérature russe moderne qui par l’intermédiaire des traductions à son tour revenait dans les cultures européennes, tout en exerçant l’influence non moins considérable sur le développement de la littérature-source.
Il est à remarquer que les écrivains russes de cette période restaient, comme traducteurs, tout à fait autonomes dans leur choix des mots russes pour traduire le lexique étranger, n’hésitant à enrichir la langue russe par de nouvelles lexies et notions. La traduction d’Eugénie Grandet de Balzac, faite par le jeune Dostoïevski, peut servir de bel exemple de cette autonomie, voire de cette liberté linguistique.
Les premiers pas dans la théorisation de la pratique de traduction dans la période soviétique, faits dans le livre « Principes de la traduction littéraire » (1920) de trois auteurs (N. Goumilev, K. Tchukovski et F. Batuchkov), conçu dans le cadre du projet ambitieux de M. Gorki « La littérature mondiale », tracent de repères magistraux dans le développement de la science soviétique de la traduction. En même temps ce livre pose les questions clés de la possibilité même de la traduction (les notion de traductibilité /intraductibilité), ainsi que sa capacité de l’enrichissement de la littérature et de la langue nationales.
Les directives idéologiques des classiques du marxisme-léninisme concernant la conformité de la traduction à la norme sociale de la langue d’arrivée considérée comme un moyen primordial de la communication ont limité considérablement l’autonomie des traducteurs et des théoriciens de traduction. Fedorov, qui dans ses premiers articles sur la théorie de la traduction était très proche des formalistes russes et des postulats de Goumilev et Batuchkov, fut obligé de renoncer à ses thèses novatrices, faisant de l’autocritique dans son premier grand livre Sur la traduction littéraire (1941) et passant de la poétique à la linguistique dans la première édition de son ouvrage capital L’introduction à la théorie de la traduction (1953).
Aux années 60 l’importation du vocabulaire étranger dans le lexique du lecteur soviétique fut soumise à la filtration idéologique encore plus sévère ce qui a permis non seulement dé(former) le goût esthétique mais exercer une influence négative sur l’évolution de la langue russe. Obligés à suivre à la lettre les directives idéologiques, certains traducteurs et théoriciens de traduction ont poussé la lutte pour la pureté de la langue russe jusqu’à l’absurde dont l’une des illustrations brillantes on peut voir dans le fameux livre de Nora Gale La parole vivante et morte (1972)